Страница 15 из 17
«Этот дом содержался в образцовом порядке, – подумала она. – Наверное, кто-то приходил сюда убирать».
По ее подсчетам выходило, что управляющий уехал из поселка в конце 1926 года, то есть три с половиной года назад.
«Как он, наверное, сожалел об отъезде!» – сказала она себе, легкими шагами спускаясь по лестнице.
Алис успела открыть в гостиной окна. В саду ветви хрупкого куста с розовато-белыми розами танцевали на ветру. Шарлотта уловила легкий сладковатый аромат цветов.
– Мимин, я бы хотела подарить маме розы, – сказала девочка. – Можно мне сорвать несколько штук?
– Конечно, Лолотта! Я нарву тебе целый букет.
Ни ножа, ни ножниц у Эрмин с собой, конечно, не оказалось, поэтому пришлось управляться с помощью собственных ногтей. Внезапно она задумалась и тут же уколола палец. Мать Шарлотты слабела день ото дня. Она давно не вставала с кровати. Эрмин вспомнились слова песни «Белые розы». Она вздрогнула.
«Господи, защити эту несчастную женщину!» – взмолилась она про себя.
Через час Эрмин отвела девочку домой. На пороге сидел Онезим Лапуант и курил трубку.
– Как себя чувствует ваша мать? – спросила девушка.
– Как обычно, – ответил парень, вздыхая.
Эрмин зашла поздороваться с мадам Лапуант. Ее поразил контраст между красивым домом управляющего и мрачным, плохо убранным домом семьи Шарлотты.
Сама же девочка была счастлива подарить маме (которую звали Аглая) цветы. Сев на краешек кровати, она рассказала ей, как провела день.
– Мы с Мимин играли в лошадку, она носила меня на спине. Она бежала быстро-быстро, а я держалась за ее шею. Еще учительница сказала, что в нашей стране много семей с фамилией Лапуант.
– Не знаю, как вас благодарить, мадемуазель, – сказала больная женщина. – Если бы я могла ходить, я бы сама ухаживала за моей девочкой. Она очень вас любит, вы это знаете?
– Я тоже ее очень люблю, мадам Аглая, – сказал Эрмин. – Могу я сделать что-нибудь и для вас?
– Дочка все время повторяет, что вы поете лучше всех на свете. Мне давно хочется послушать. Говорят, в поселке развешены афиши, на которых написано «Снежный соловей целое лето поет в Château Roberval». И «соловей» – это вы, так сказала мой сын. Да, Онезим?
Онезим пробормотал что-то невразумительное. Эрмин не могла отказать. Она отступила к середине комнаты и остановилась между заставленным грязной посудой столом и буфетом.
Девушка спела «Золотые хлеба». Она начала с довольно высокой ноты, потом поднялась еще выше. Великолепные модуляции ее голоса звенели в убогом жилище, и тем, кто ее слушал, вдруг показалось, что стены дома раздвинулись и все пространство заполнило золотящееся под лучами солнца пшеничное поле. Слова «спящие долины» и «зеленый вереск» вызывали в памяти соответствующие картины природы. Растроганная до глубины души, Аглая Лапуант расплакалась.
Когда Эрмин умолкла, больная женщина сказала:
– Вы напомнили мне прекрасное время, когда я была так же молода, как вы, мадемуазель. Какой красивый у вас голос!
– Спасибо, мадам Аглая. В следующий раз я спою вам еще что-нибудь, – пообещала Эрмин. – А теперь мне пора. Я должна помочь Бетти приготовить ужин.
Чувствуя на себе ироничный взгляд Онезима, девушка торопилась покинуть дом, обшитый снаружи посеревшими досками. Когда она проходила мимо, парень проговорил тихо:
– А вот и маленький соловушка, из которого я сварю себе суп!
Эрмин сделала вид, что не услышала. Она ощутила смутное сожаление. Внутреннее чутье подсказывало девушке, что Лора и ее богатство нарушат мирное течение ее жизни.
«Лучше б мама не была такой богатой, – призналась она себе. – В Валь-Жальбере ей не будут рады. Люди отнесутся к ней настороженно, будут ее осуждать. Если бы у меня было столько денег, я бы раздала их бедным. Наверное, я бы пригласила докторов для матери Шарлотты и вылечила саму девочку…»
В доме Маруа ее встретили прохладно. Жозеф, сидя у печи, курил свою трубку.
– Говорят, твоя мать будет жить в доме управляющего? – спросил он. – Жаль! На улице Сен-Анн нет электричества, и мадам Лоре пришлось бы вечером сидеть при свечах. Но дрова ей на зиму точно понадобятся. Думаешь, она их найдет? Нет! И я ей помогать не собираюсь.
Похудевшая и бледная, Элизабет следила за приготовлением заячьего рагу. Она сердито посмотрела на мужа.
– Нельзя быть таким злым, Жозеф! Мы будем соседями, а соседи помогают друг другу, особенно зимой.
– Не волнуйся, Бетти, – отозвалась Эрмин. – Была бы печка, дрова найдутся. В доме управляющего прекрасная система отопления, и я за маму не волнуюсь.
Но в ее голосе все-таки сквозило беспокойство. Эрмин боялась приезда Лоры так же сильно, как и ждала его. Ей часто снился вечер, проведенный с матерью в «Château Roberval», – вечер, наполненный драгоценными моментами спонтанной нежности и взаимопонимания. Последнее выступление девушки в отеле состоялось в прошлую субботу. Отсутствие в зале ресторана дамы в черном не лучшим образом сказалось на ее пении. Без улыбок и ласковых слов пианиста Ханса Цале девушка чувствовала бы себя совсем одинокой.
Эрмин пришлось подождать еще три дня, прежде чем она смогла увидеть мать, прикоснуться к ней, поговорить…
Сначала в поселок въехали два больших крытых брезентом грузовика. Остановились они между монастырской школой и церковью. Шофер постучал к священнику и спросил, где находится дом Лоры Шарлебуа.
Аббат Деганьон, который к этому времени получил от мэра все необходимые разъяснения, указал дом. Это случилось вскоре после полудня. Эрмин, которая сидела в классе мадемуазель Алис, выбежала на улицу.
– Месье, вас послала дама из Монреаля? – крикнула она шоферу.
– Да. Нам нужно выгрузить мебель.
– Ключи у меня, я ее дочь, – с гордостью сказала девушка. – Сейчас открою вам дверь!
Грузовики медленно двинулись к дому управляющего. Прибежал Симон, интересующийся всем новым, что могло послужить развлечением и нарушало монотонность обычной жизни. Элизабет последовала за сыном. Беременность сделала ее очень эмоциональной: она готова была любить весь мир, включая, конечно, и Лору Шарден.
«Я хотела бы, чтобы мы подружились, – говорила себе молодая женщина. – Жозеф этого не понимает, но я счастлива за Мимин. Дорогая крошка так ждала своих родителей, так молилась… Мы не должны портить ей радость».
Постепенно подтянулись другие любопытствующие: старый тележник, которому едва удавалось свести концы с концами, поскольку повозок и колясок в обиходе становилось все меньше; дочь тележника Иветта, слишком сильно накрашенная, в нескромно облегающем фигуру розовом ситцевом платье; хозяин универсального магазина, привлеченный шумом моторов, и сам аббат Деганьон, который бережно поддерживал под руку вдову Мелани Дунэ.
Эрмин была на седьмом небе от счастья – Жозеф на работе. Значит, он не придет и не станет встревать в разговор или делать неприятные замечания. Она радовалась, позабыв обо всех сомнениях. Из грузовика вышел мужчина, и, приподняв кепку, поспешил представиться. Ему было около пятидесяти, и в усах блестела седина.
– Вы, наверное, мадемуазель Эрмин, дочь хозяйки? – спросил он.
– Да! Здравствуйте!
– Я Селестен, садовник мадам. Ее factotum[6], как она говорит.
Селестен покачал головой. Его серые глаза пробежали по улице и остановились на ярко освещенном солнцем доме.
– Оказывается, мадам и правда решила жить в деревянной хижине, – проворчал он себе под нос. – В Робервале хоть какая-то цивилизация, но здесь…
– Прошу прощения, – переспросила Эрмин, – где вы видите хижину?
Слова приезжего немало позабавили Симона. Юноша положил руку на плечо Эрмин.
– Не сердись, – сказал он. – Этот господин называет хижиной дом, который нам кажется дворцом. Для горожанина мы живем в лесу, где полно опасностей. Кстати, не забыть бы сказать, что каждую зиму в поселок наведываются волки!
6
Правая рука (лат.). (Прим. пер.).