Страница 23 из 31
Красноармейцы ответили стрельбой в воздух. Поднялась паника, несколько подвод развернулись и отправились назад, Но большинство, повозмущавшись, постепенно успокоились и смирились
Постепенно у переезда составился временный бивуак. Задымили костры, бабы с котелками и вёдрами потянулись к ручью за водой. Запахло гречневой кашей, толокном, овсяным киселём.
Однако несколько коптяковских – Николай Панин, Михаил Бабинов, Павел и Михаил Алфёровы, Николай и Александр Логуновы – решили обойти охрану лесом. Дело вышло не простое: оцепление оказалось плотным, в несколько рядов. Через один ряд крестьяне сумели пройти, а назад уже никак. Красноармейцы, похоже, были давно без смены, – стояли обозлённые, в разговоры с мужиками не вступали, а сразу стреляли в них поверх голов или совсем близко. Одна пуля попала Алфёрову в каблук сапога.
Так, оказавшись внутри оцепления, мужики бродили в лесу почти сутки.
Ночью в глубине леса увидели огонь. Подошли ближе – огромный кострище горел на открытой поляне около Ганиной Ямы. Мелькали в свете огня люди, и ужасающим смрадом несло оттуда – смесью горелой шерсти, мяса, костей. И ещё был запах чего-то незнакомого, химического, едкого, отчего слезились глаза.
Над низким тёмно-красным огнём медленно поднимался дым – чёрный, жирный и тяжёлый, разнося вокруг удушливую обморочную вонь. С десяток солдат и рабочих с черными от копоти лицами подбрасывали в огонь сухой валежник, сыпали в него вёдрами древесный уголь, потом сырые берёзовые дрова. В огонь бросали куски крупно рубленого мяса. Поливали огонь керосином и ещё какой-то жидкостью из керамических кувшинов. От неё огонь вспыхивал, и, словно шаровая молния, взрывался белым и жарким, так что больно было на него смотреть.
Командовал здесь высокий рабочий с длинными темными патлами до плеч. В нём признали известного Петьку Ермакова, большевицкого комиссара из Верх-Исетска.
Мужики всё никак не могли понять, что же такое ермаковцы жгут или пережигают, да ещё под такой плотной охраной. Как вдруг один из них едва не свалился от ужаса, когда Ермаков – так привиделось Михайле Алфёрову – поднял с земли за волосы человеческую голову, удержал в руке и произнёс злую короткую речь. Потом швырнул голову в костёр, приказал плеснуть на неё керосина и жидкости из кувшина. Голова вспыхнула оранжево-белым шаром и затрепетала десятками огненных лоскутов.
– Спаси и помилуй, Пресвятая Богородице! – ахнул Алфёров.
Он решил, что узнал, чья это была голова. Ещё полтора года назад портреты её хозяина были в каждом присутствии, в земствах, школах, больницах, а также по домам у многих крестьян – картинки, вырезанные из журналов «Нива» или «Огонёк».
Неведомая мощная сила подняла его из кустов и бросила в лес.
– Бежим, братцы, пока живы! – сдавленно крикнул он, давая ходу.
Панический страх всегда быстрее размышления, и мужики все, гурьбой, без мысли и соображения рванули за Алфёровым. И бежали, и продирались сквозь чащобу, пока подгибаться и заплетаться стали ноги и кончилось дыхание. На маленькой полянке все, мокрые, повалились на траву без сил.
Отдышались.
– Ты что, Миняй, спужался и нас всех тряхнул? Лешего, что ль, увидел? Или беса?
– Кабы беса… – непослушными губами выговорил Михаил Алфёров. – Радовался бы и не бёг…
– Тогда чего поднял всех, брательник? – спросил Павел Алфёров.
Теперь поразился Михаил.
– Да неужто, братцы, вы ничего не разглядели? – в ужасе воскликнул он.
– А что надо было разглядеть?
– А Петька Ермаков, патлатый, что такое в кострище кидал и керосином заливал?!
– Петька? Узел какой-то с тряпьём кинул, – уверенно сказал Николай Панин.
– Не, не узел, – возразил Михаил Бабинов. – Голову свиную. Или телячью. Ну и вонь!
– Свиную? Телячью? – вскинулся Михаил Алфёров. – А что они там, по-твоему, пожгли, и углём присыпали, керосин лили и гадость ядовитую?
– Кислота серная, – заявил Александр Логунов.
– А с чего ты взял?
– Уж мне-то не знать, – хмыкнул Логунов.
Конечно, Логунов знал, что говорил: кузнец всё-таки и на заводе каждую зиму подрабатывает.
– Так что он там жёг, по-твоему? – не отступал Михаил Алфёров.
– Падаль сжигали, – заявил Логунов.
– Ночью?
– А заразна? – возразил Логунов. – Язва моровая, что ещё? При народе сжигать мёртвую падаль нельзя. Тут же зараза.
– Значица, язва… падаль… – исподлобья обвёл всех мрачным взглядом Михаил Алфёров. – А голову людскую? Царску голову? Её Петька Ермаков и кинул, и кислоту лил. Было же объявленье, что Николку большевики расстреляли. Значит, там, у Ганиной Ямы, они и жгут его, чтоб могилу никто не искал. Да неужто никто из вас не разглядел?
Но, и в самом деле, никто человеческую, тем более царскую голову не разглядел.
– Да вы что, мужики? – возмутился Михаил. – Ослепли, что ль, все сразу? Или разуму в одночас лишились?
На такие слова мужики обиделись.
– Ты, Миняй, говори да не заговаривайся, – упрекнул его старший Бабинов. – Видано ли – всё обчество без разума. А только он один разумный! Бахарь12 выискался!..
Но чем больше убеждал мужиков Михаил, тем меньше ему верили, а под конец засыпали насмешками. Тогда и сам Алфёров засомневался, а потом и осознал ясно: приблазнилась ему царская голова, и было с чего. Столько времени в лесу на ногах, от усталости все валились. И ни маковой росинки во рту. И не такие страховища могли привидеться.
К утру они лесом выбрались в сторону Коптяков и обнаружили, что везде пусто, ни одного заслона. Ушли солдаты. И невольно потянулись мужики обратно к Четырём Братьям. Не сговариваясь, вышли снова к Ганиной Яме.
К своему удивлению, они не обнаружили следов кострища. Полянка оказалась прибранной и чистой. Была засыпана свежей глиной и аккуратно притоптана вся обширная площадка перед шахтным стволом.
С краю полянки мужики обнаружили следы ещё двух притоптанных костров, гораздо меньших. Разворошив смешанную с пеплом землю, крестьяне нашли куски полуобгоревших тряпок – явно от разрезанной или разрубленной одежды. Откопали пуговицы, петли и крючки, похоже, от женских платьев и корсетов. А главное, обнаружили несколько очень дорогих вещей…
– Каких вещей? – вскрикнул Чемодуров – он часто дышал и обливался потом. – Что нашли, сколько?!
– Этого, увы, я сказать не в состоянии, – ответил доктор Деревенко. – Не видел, да и крестьян сам не слышал. Всё со слов капитана Малиновского. Потому-то вам, Терентий Иванович, вместе с господином Волковым всенепременнейше надо эти находки осмотреть.
Разлили из самовара последний чай.
– Так что же нас ждёт? – спросил Волков. – Как вы считаете, Владимир Николаевич?
– Сейчас? В настоящий момент? – закашлялся доктор.
– Вообще. В будущем.
– Подождём, пока Гайда с Колчаком и Деникин войдут в Москву. Только…
– Только что?
Неторопливо доктор вложил в трубку три щепотки кнастера, прижал табак пальцем, зажёг шведскую спичку, прикурил и отогнал ладонью серный дым, уступивший душистому трубочному дыму.
– Собственно, мы с вами уже касались этого момента… – начал Деревенко. – Вы можете со мной не согласиться. Но мои долгие наблюдения человека, не зашоренного партийным догмами и глупостями, привели меня к твёрдому и, прямо скажу, нехорошему выводу. Для стран Антанты альянс Центральных держав – не единственный противник. Немцы, австрийцы, турки, болгары – противник явный. Но есть ещё один – скрытый, до поры до времени. Антанта о нем вслух специально не говорит, чтобы не спугнуть раньше времени. Этот, их второй противник, наивный неудачник и простак. Вслух они его называют даже союзником. До последнего момента этот олух не должен догадываться, что давно предназначен для съедения. И воюет с ним Антанта из-за угла, под покровом ночи, притворяясь другом. И тем страшнее её удары.
Чем дальше доктор говорил, тем мрачнее становился Волков и скучнее Чемодуров.
12
Сказочник.