Страница 30 из 71
Зайрем остановился. Он застыл посреди улицы, с недоумением уставившись на своих товарищей.
- Всем хорошо известно, - продолжал старший брат, - что даже разбойники в этих набожных землях почитают богов и не смеют красть у храма. Как ты думаешь, кто мог совершить это богохульство?
Зайрем не проронил ни слова. Теперь он вдруг почувствовал камень на своей шее, веревки, связывающие его руки, и запах львов ударил ему в ноздри.
- Он не ответит, - сказал Беяш.
- Тогда пусть говорит писарь, - провозгласил рыжий брат.
Писарь уронил голову на грудь.
- Не трясись, - подбодрил его Беяш. - Твой долг быть искренним и духовно преданным своей семье, отцу и благочестивой сестре. Скажи им все, что знаешь.
- Я... - начал писарь. Потом он с мольбой оглядел окружающих, стараясь не замечать Зайрема, закрыл глаза и выпалил:
- Я проснулся и наблюдал за входом в повозку, на которую складывали подношения. Человек схватки серебряную чашу - одно из подношений, и убежал. Я решил проследить за ним - но боялся выдать себя и поэтому не догнал. Этот человек - без сомнения, один из наших братьев - вышел из деревни и направился на запад, по тропинке к старому колодцу. Там есть дом. Я слышал, в нем живет распутная женщина. Около дома его встретил другой мужчина Эти двое обнимались и целовали друг друга в губы Целовались они долго. Вдруг свет из окна упал на них, и я увидел, что у одного волосы желтые, как у лисы, а у другого темные. Потом черноволосый постучал в окно и распутная женщина, открыв дверь, впустила их.
- Успокойся, - пробормотал Беяш, похлопав писца по плечу. - Я доскажу остальное. Этот бедняга прибежал ко мне и рассказал все, что видел. И хотя я знаю этого человека как добродетельного и набожного, я усомнился в том, что услышал, - скажите, разве я не прав? В панике, не разбудив никого - слишком велико оказалось мое смятение, - я попросил писаря проводить меня к дому грешницы. Приблизившись, мы оба - писарь и я - увидели двух юношей, которые вышли из дома и, смеясь, направились к холму среди оливковых зарослей. К своему ужасу и горю, я узнал обоих. Мы пошли за ними - писарь и я. И мы увидели - сжальтесь над нами, могущественные боги! - что эти двое, не насытившись женщиной, возлегли друг с другом и свершили мерзостный акт.
Сухой шелест прокатился среди односельчан.
- Ты уверен в этом? - сурово осведомился рыжий монах, находчивый, словно какой-нибудь балаганщик.
- Увы, - горестно вздохнул Беяш, пряча глаза. - Они оба вздымались и опадали, словно волна, набегающая на берег, пока не замерли в экстазе и не упали без движения.
- Их имена? - вскричал рыжий.
- Зайрем и Шелл.
Внимательные монахи и жители деревни заметили, что Зайрем, с безразличием внимавший рассказу убийцы, вдруг побелел, как кость.
- Что ты скажешь на это? - закричал рыжий монах.
- Ничего, - ответил Зайрем. Но его едва различимые юношеские морщинки вдруг стали глубже, лицо словно раскололось на куски.
- Где твой приятель Шелл?
Но Зайрем сказал все, что хотел, и замолчал.
- Наверное, нам надо послать за блудницей и спросить у нее, что она знает.
Сразу же группа сельчан сорвалась с места. Добравшись до дома распутницы, они стали колотить в дверь дома и, не получив ответа, вошли без спроса. Женщина была мертва. Несмотря на грубое отношение к ней, многие считали, что она весьма привлекательна и даже полезна. Ее смерть совсем не обрадовала сельчан. Они ничего плохого не видели в том, чтобы накопить денег, а потом потратить их на хорошенькую блудницу - ведь та не разрешала даже прикоснуться к ее груди, пока ей не принесут три куска серебра. А эти монахи, давшие обет безбрачия, украли подношения богам, да еще и убили женщину. В сердцах мужчин вспыхнули гнев и ревность. Они поверили в то, что убийство совершили Зайрем и Шелл.
А Зайрем молчал. Ни Шелл, ни серебряная чаща с алмазами не объявились. Теперь ни монахи, ни селяне не сомневались истинности рассказанного. И даже те, чьих детей вылечил молодой целитель, подходили и плевали в него. И старуха сказала, что боль в спине снова вернулась, и прокляла Зайрема.
***
А где же был Шелл?
Симму, девушка, в эту ночь ставшая женщиной, проснулась за час до рассвета. Она приподнялась и, любуясь по-детски невинным прекрасным лицом своего возлюбленного, нежно коснулась кончиком языка его век, длинных и темных, словно нарисованных, ресниц, скрывавшихся в тени. Чем больше она смотрела, тем больше ее переполняли радость и восторг, теперь ей уже никто не был нужен, чтобы разделить ее чувства. Она ушла в гущу деревьев, чтобы в одиночестве упиваться своей радостью.
У Симму не осталось никаких мыслей - ни магических, ни женских, ни воспитанных в детстве демонами - ни единой логической мысли или представления об окружающем мире. Прежде Симму была юношей, молодым монахом. Но это осталось в прошлом. Она освободилась от этого. Позже, когда Симму полностью осознает случившееся, она вернется к Зайрему, и он пойдет с ней, или она с ним, - туда, куда приятно идти вдвоем. Инстинктивно, вспомнив свое прошлое, вспомнив, что воспитывали ее эшвы - вечные скитальцы, Симму представила свою жизнь чередой бесконечных странствий...
За оливковыми деревьями тропинка сбегала вниз по склону к темному лесу, где росли более высокие деревья, где в траве мерцали бледные цветы. Такие места любили эшвы. Симму встретила восход солнца, лежа в черно-зеленой листве на ветке дерева. Она взобралась туда с грациозностью кошки. Рассвет напомнил ей детство, когда она вот так же лежала, спрятанная высоко в ветвях. Откинувшись на спину, она думала только о Зайреме. Симму еще не готова была вернуться к нему и предпочитала дразнить себя его отсутствием. Так, замечтавшись, она и не заметила, как чары сна эшв, сберегавшие ребенка, овладели ею. Она не хотела спать, но тем не менее уснула. В то время как Зайрем проснулся и, пытаясь избавиться от дурных предчувствий, направился к деревне, прямо в западню, Симму лежала в ветвях дерева, нежась в грезах любви.
Ее пробудили невнятные крики.
Симму отреагировала на окружающий шум, как это сделал бы зверь. Она замерла, безмолвная и неподвижная, став частью дерева, но той его частью, что наблюдает и слушает.