Страница 23 из 71
Шелл охранял аллеи, и острое зрение помогало ему. Он ел цветы безжалостно и в то же время красиво, как будто съедал только что пойманного маленького зверька. Иногда он встречал Зайрема. Суеверия пустыни мучили мальчика. Сын короля старался увидеть, есть ли у Шелла тень. Тень была. Шелл, понимая, что ищет Зайрем, смеялся, как смеется лисица.
Закончился третий день. Сумерки голубым мечом сразили слабое тело дня. Так было всегда: ночь всегда приходила неожиданно, и день, не успевая скрыться, сраженный, истекающий кровью, затихал, закрыв глаза в бесконечной черноте.
Зайрем проснулся, ощутив прикосновение пальца ко лбу, и услышал тихий голос:
- Пойдем.
- Куда? - спросил мальчик, хотя постоянно, даже во сне, ожидал чего-то подобного.
- В ночь, - ответил Шелл.
Зайрем знал ночь. Перед глазами пронеслись тусклые воспоминания: путешествие в сад зеленого песка, опаляющий ужас огненного колодца, дорога назад на руках женщины - а над всем этим ночь, яд, плещущийся в бокале.
- Нет, - ответил Зайрем.
Шелл беззвучно повернулся и растаял во тьме. Зайрем последовал за ним прежде, чем осознал, что делает.
Шелл двигался неслышно, но и Зайрем старался не шуметь - пустыня преподала ему свои уроки.
Хотя луна уже взошла, снаружи царила тьма - огромная желтая полная луна, низко повисшая над землей, почти не давала света. Она набросила на себя вуаль одинокого облака и скрыла за ней свое лицо. Никто не сторожил ворота - все равно ночным прогулкам Шелла помешать было невозможно.
Они взбирались на стену, как два кота - янтарный и дымчатый, используя каждое крохотное углубление, малейший выступ, цепляясь за плющ, достаточно прочный, чтобы выдержать проворного худенького мальчика. Потом одежды их подхватили сизые голуби и помогли влезть на стену, мальчики спрыгнули с нее и нырнули в бархатное ничто ночи.
Они растворились в этом черном океане, и листва накрыла их своим шатром.
- Я покажу тебе дом лисы, - сказал Шелл. Мальчики бродили по рощам и лесам. Зайрема зачаровала, одурманила ночь, но для Шелла ночь была таким же привычным временем, как день.
Сидя под деревом, мальчики съели по плоду вкуса ночи - сочный черный вкус.
- Ночь - это самое лучшее, - сказал Шелл. - Даже лучше, чем восход луны. Но я не помню почему. - Он редко, очень редко говорил так много.
- И я знаю нечто, чего нельзя помнить, - отозвался Зайрем. - Лучше бы мне все забыть.
- Я тоже не хотел вспоминать, - промолвил Шелл, - но когда я увидел твои волосы, то почти вспомнил.
- Монахи лгут, говоря о величии своих богов? - вдруг спросил Зайрем, Шелл тихо засмеялся:
- Да.
- А может, и все остальные люди лгут!
- Да.
Мальчики пили из ручья, внимательно наблюдая друг за другом, ибо каждый из них впервые понял, что в мире есть еще человек, кроме него самого, который так же необычен.
Глава 6
Дни, которые в детстве и юности кажутся такими длинными, постепенно бегут все быстрее, меняя в человеке все - его душу, тело и ум. Для старых монахов эти шесть лет прошли незаметно; так скользит по траве змея, не оставляя следа. Но за шесть лет мальчик может стать мужем.
Почтенные служители храма отдыхали во дворе под полуденным солнцем. Они только что отобедали и теперь мечтали о следующей трапезе. Едой они всегда были недовольны - то слишком много красного перца, то слитком мало черного; то грецкие орехи запекли не правильно, птица оказалась чересчур жирной. Ведь еда - это дело важное, а в храме культивировалась настоящая любовь человека к поглощаемой пище. Но для молодых еда - лишь утоление голода, источник энергии.
Старики недовольно заворочались и забормотали что-то себе под нос, когда мимо прошел один из молодых послушников. Они всегда были строги к молодым, а уж к этому особенно.
Юноше исполнилось семнадцать - высокий и стройный, он выделялся среди своих раскормленных собратьев. Его нельзя было не заметить - черные волосы локонами спадали на плечи, вились по спине поверх желтой мантии. Кроме того, он ходил босиком. Подошвы его ног огрубели от песка пустыни, и он не признавал ни сандалий, ни шлепанцев и вел себя словно нищий, каких полно за оградой храма. Вот он обернулся. Его лицо, словно изображение бога на монете, казалось медным, будто вычеканенным самим солнцем, а глаза - цвета прохладной воды, утоляющей жажду.
- Говорят, - сказал один монах, - что у нашего брата всего три хитона и он их стирает сам.
- Еще говорят, - произнес второй, - что серебряное ожерелье, которым Верховный Жрец одарил каждого мальчика при посвящении, этот неблагодарный отдал старому идиоту-крестьянину, потерявшему руку и попрошайничающему у ворот храма.
- А я скажу, - молвил третий, - что бесстыдство его поведения переходит все границы. Он хочет сделать то, о чем должно позаботиться небо.
- Точно, - подтвердил первый. - А ведь его предупреждали; "Да не осмелься исполнить дело небес - все само исполнится должным образом! А этот выскочка отвечал: "Если небеса слишком ленивы, то я - нет".
- Позор-то какой! - вскричали служители Храма. - Ага, вот и еще одно дьявольское отродье! - добавили они.
Тот, о ком шла речь, только что закончил свой Час Службы, который каждый шестнадцатилетний жрец должен был посвящать богам. Каждому молодому брату приходилось чистить статуи богов и их пророков, переписывать свитки и книги, наблюдать за приготовлением пищи для богов и за их садовниками, приводить в порядок священные канделябры на тысячу свечей в Великих Гробницах. Второй юноша, вызывающий негодование монахов, тоже ходил босиком, тоже был высоким и стройным. Его желтый хитон и огненные волосы напоминали сверкающее пламя. От него исходил внутренний свет, ярче, чем от драгоценных камней, которых, кстати, юноша не носил.
Старейшины облизали пересохшие губы, наблюдая, как встретились два юных служителя и вместе пошли куда-то, ступая по земле босыми ногами.
- Тут что-то не так... Надо бы проследить, - ворчали старики. В их давно заросших паутиной очагах страсти снова затеплились угольки желания - их фантазии рождали развратные сцены, которые могли происходить между Зайремом и Шеллом, образ тех греховных и запретных действий, которых храм не допускал для своих сыновей и в которых, в общем-то, не было ничего преступного.