Очаг

По привычке проснувшись рано утром, Оразгелди немного задержался в доме, пока натягивал на себя халат – дон. Тьма ещё не совсем рассеялась, на улице дул прохладный влажный ветерок, смешанный с запахом дыма. Солнце ещё не вышло из-за немного просветлившегося горизонта. Вчера вечером Оразгелди думал о посевах озимой пшеницы, посаженной в пойме реки, и решил, что с утра пораньше сходит туда, посмотрит, как поднимаются посевы.

Во дворе в сооружённом из глины очаге уже пылал огонь. Старики, которые вставали раньше всех, уже были на ногах. Бабушки Джемал не было видно, но из загона доносился знакомый приятный голос, напевающий во время дойки коровы песню, похожую на колыбельную.

Обычно утром корову доила одна из невесток, и чаще всего это была Огулджума, жена старшего сына. Но бабушка хотела, чтобы сегодня её невестки, наконец-то дождавшиеся своих любимых мужей, подольше понежились в постели. Бабушка Джемал хорошо знала, каким сладким бывает сон в объятьях любимого после долгой разлуки.

Перешагнув через высохший арык сбоку от выстроившихся в ряд урючных деревьев, Оразгелди увидел отца, идущего с другого конца участка с кумганом в руках после совершения обряда омовения перед утренним намазом. Когда они поравнялись, отец заметил осунувшееся лицо сына, вид у него был усталый.

– Что так рано вскочил, мог бы ещё немного поспать!

– Хочу дойти до реки, посмотреть, как там наши посевы зерновых.

– Мог бы дня три-четыре отдохнуть, пока усталость после такой тяжёлой работы не уйдёт! А пшеница в неплохом состоянии. С неделю назад я с детьми отвёз туда пару телег навоза, разбросал по полю.

– Ничего, удобрений посевам никогда не бывает много. Я тоже отвезу одну телегу навоза, а заодно посмотрю, что да как.

– Можно и так…

Кымышу-дузчы показалось, что его сын чем-то озабочен, что его что-то тревожит.

И хотя солнце уже появилось на горизонте и начало светать, день всё ещё был во власти ночи, несмотря на то, что сейчас кто-то невидимый схватился за край тёмно-серого покрывала, напоминающего подол женского платья и опустившегося на землю вчера вечером, и теперь резко откинул его.

В низинах между холмами Пенди, куда дневной свет проникает позже, чем в другие места, всё ещё было темно, здесь царили остатки ночи.

Прежде чем впрячь кобылу в телегу, Оразгелди решил угостить её чем-нибудь вкусным, чтобы она набралась сил. Лошадь, привыкшая к утреннему угощению, сейчас стояла, вытянув шею, всхрапывая, нетерпеливо била копытами о землю. Расставшись с отцом, Оразгелди не заставил свою алашу долго ждать, войдя под крытый соломой навес, где его ждала кобыла, снял с деревянной стойки торбу, зашёл в сарай и наполнил её овсом, принес торбу коню, после чего подошел к телеге, которая стояла, упираясь задом в стог сена, подняв длинные передние деревянные оси вверх. Эта картина создавала впечатление, будто телега собирается нанизать на свои оси остатки плывущих мимо облаков.

Вместо коня впрягшись в телегу, Оразгелди перетащил её к выходу в другом конце двора, рядом с которым была приготовлена кучка навоза. С верхней и нижней части кучки поднимался лёгкий пар, и это было похоже на горку сложенных для костра дров, под которыми только-только разожжён огонь. От кучки навоза исходил горьковатый, бьющий в нос запах.

Вернувшись в дом, чтобы взять рабочий дон и папаху, Оразгелди увидел жену. Лёжа на боку, Огулджума кормила грудью только что проснувшегося и плакавшего младшего сына Рахмангулы, успокаивая поглаживала его с любовью по спине.

– Он уже проснулся? – Оразгелди кивком головы показал на жену и сына.

– Так ведь он ранняя пташка, – ответила Огулджума, ласково гладя лоб сына.

Вообще-то Огулджума проснулась сразу же после мужа. Она собиралась выйти во двор, чтобы по привычке накормить мужа перед работой. Но проснулся Рахмангулы, и ей пришлось остаться дома.

Видя, что ребёнок снова уснул, Огулджума осторожно вынула из-под него свою руку, на которой лежала голова сына. Затем взяла ещё одну подушку и подложила под бок мальчика, чтобы он не мог скатиться в сторону.

– Я сейчас встану. Сниму с молока пенку и принесу тебе, – сказала она и поспешила на улицу.

– Не обязательно! Мне сейчас ничего не хочется есть. Аппетита нет. Дети съедят.

– Дети и без того не голодают, им тоже достается. Ты всё же перекуси немного, съешь сливки с куском лепёшки. Силы появятся!

Забота жены тронула Оразгелди. Он понял, что та не успокоится, пока не накормит мужа перед работой.

– Хорошо, только неси завтрак поскорее! – Оразгелди снова снял сменную папаху и положил её рядом с собой. А сам присел к сачаку (скатерти), одна сторона которого была откинута и приготовлена для трапезы. Не заставив долго ждать, Огулджума принесла полную чашку сливок и поставила перед мужем. Только накормив его и проводив на работу, она могла чувствовать себя спокойно.

Огулджума была видной женщиной. Несмотря на то, что немного располнела после родов, это ничуть не испортило её фигуру, напротив, придало ей своеобразную красоту. До замужества Огулджума была стройной девушкой чуть выше среднего роста, с миндалевидными глазами на смуглом лице. Оразгелди встречал её на всевозможных сельских торжествах, и она понравилась ему. Да и девушка тайком тайком с интересом посматривала на него. А вот так они впервые дали понять друг другу о своих чувствах. Огулджума однажды через молодую женщину, выданную замуж за соседского юношу из племени бяшбелаларов, тайком отправила Оразгелди любовно вышитую своими руками тюбетейку. Ответ на подарок не заставил себя долго ждать. Не прошло и недели, как башбелалары направили к ним сватов за невестой для Оразгелди.

В те дни по селу ходило много приятных разговоров о двух зрелых сыновьях Кымыша-дузчы. О юношах говорили с восхищением.

Огулджума, хоть и вышла из состоятельной семьи, была человеком скромным, преданным семье, в которую пришла. Чувствовалось, что она хорошо воспитана, многое умеет, что у неё золотые руки и добрый нрав. С первого же дня после замужества Огулджума уверовала в то, что вся её дальнейшая жизнь и судьба будут связаны только с Оразгелди, что она будет согрета теплом мужчины, которого полюбила всем сердцем.

Попав в семью Кымыша-дузчы, Огулджума, окружённая теплом любимого человека, родив и вырастив двух дочерей и трёх сыновей, стала образцовой матерью и любимой женой. Она была благодарна Всевышнему за то, что он даровал ей такую судьбу. Огулджума радовалась тому, что служит людям, занявшим в её сердце так много места.

Оразгелди, который обычно старался не замечать любовь и ласку в глазах жены, её усталый вид, сейчас вдруг увидел в её взгляде какую-то тревогу, беспокойство. Подумав немного, он сразу же понял причину этих переживаний. Такое же беспокойство плескалось и в глазах самого Оразгелди. Не ошибся и старый Кымыш, только что встретивший сына во дворе. На лице Оразгелди промелькнула тень, похожая на тень пролетевшей птицы, было видно, что его что-то серьёзно тревожит.

…Эта тревога была связана с неожиданным появлением вчера поздно вечером председателя колхоза Нурджумы. Дети уже давно были во власти сна, сладко сопели во сне. Оразгелди при тусклом свете лампы был занят важным делом – как на лапшу нарезал на полоски кусок телячьей шкуры. Разложив вокруг себя инструменты – ножи и ножницы, он старательно сплетал из этих полосок камчу. Дело подходило к концу, и он уже собирался отойти ко сну. Дети, как куры, спать ложились рано, поэтому досматривали уже десятый сон, наглухо была заперта изнутри и дверь в комнату Кымыша-дузчи. Да и Огулджума сняла с головы борук, отложила его в сторону, повязала голову легким платком, после чего сняла с себя талисман-тумар с отрывками сур из Корана, который носила на боку, и тоже положила рядом. Она уже была готова лечь в постель, но в это время залаяла собака, извещая о приближении кого-то чужого. Тем временем раздался знакомый голос, увещевавший собаку:

– Алабай, Алабай, лежать, Алабай!

Голос был совсем близко, почти у порога дома.