Очаг

– Эй, Кымыши, вы до сих пор спите в обнимку с солнцем? На стрижку не собираетесь?

Хотя это был парень, с которым и прежде обменивались шутками, его утренняя шутка не понравилась Оразгылычу. Не сходя с места, крикнул в ответ:

– Эй, пуздан, закрой рот, найди кого-нибудь другого для своих словесных упражнений!

– Или вы тоже, как ваш акга отец, не можете оторваться от длинных подолов своих баб?

Не успел парень договорить, как из дома донёсся хрипловатый голос возмущённого Кымыша:

– Ах, негодяй, кто это там?!

Испугавшись голоса старика, шутник наклонился, словно хотел спрятаться, и ладонью запечатал рот. Тем временем на пороге появился и сам Кымыш-дузчы. Узнав парня, стал ласково выговаривать ему:

– А-а… Джумадурды, это ты, оказывается? А ну, повтори ещё раз только что произнесённые слова! Ну, да, весь в своих дядь пошёл! – Последнюю фразу Кымыш произнёс, имея в виду дядей парня, которые тоже любили пошутить, но под его словами имелся совсем другой смысл: «Если бы ты пошёл в отца, не был бы таким, знал бы место и время для таких высказываний!»

Но и те слова молодого человека не были простой шуткой, за ними стоял разговор, который до сих пор при случае вспоминали отдельные односельчане, и связан он был с теми днями, когда Кымыш-дузчы женился.

В тот раз один из друзей Кымыша, сказав, что теперь расходов в доме станет больше, предложил ему: «Друг, возьми чабанскую палку, приходи ко мне чолуком – подпаском, будем пасти чужой скот, из молока делать сарган, а из шерсти – одеяла. А потом и сами заведём по три-четыре овечки». Тот хотел забрать Кымыша с собой в пески. Но Кымыша-дузчы это предложение не устраивало, и он постарался вежливо отказаться.

– Друг, ты меня не трогай, я плохо переношу пустыню.

Однако чабан, вознамерившись любой ценой увести Кымыша с собой, и не думал отступаться. В конце концов, Кымыш не выдержал, пришлось ему сообщить истинную причину своего отказа:

– Эй, друг, ты меня не трогай, в сорок лет у меня появилась женщина, и если я сейчас отдалюсь от её подола, ничего хорошего не будет! Уж лучше я буду рядом с ней.

Вот тогда-то и пошли все эти разговоры. И шутка Джумы, который хотел задеть Оразгылыча, как раз была связана с теми разговорами.

А юноша, получивший удовольствие от того, что сумел воспользоваться случаем, чтобы задеть Кымышей, всю дорогу довольно улыбался, временами оглядываясь и как бы спрашивая: «Ну, как я их?!»

Когда Оразгелди во второй раз вошёл в дом, чтобы взять хурджун с вещами, Огулджума заканчивала подшивать рубаху, чтобы он взял её с собой в дорогу, и зубами откусывала нитку. Увидев вошедшего мужа, она оторвалась от своего занятия и взглядом спросила, как у него дела. Стоя у порога и привыкая к темноте комнаты, Оразгелди ладонью оттёр со лба выступивший пот. Дети всё ещё находились во власти сладкого сна. Вчера Рахманназар, ревнуя отца ко всем остальным и не желая делить его с кем-либо, лёг рядом с ним, но сейчас откатился и лежал, прижавшись к сундуку у стены. Следующий после него Рахмангулы, заняв люльку старшего брата, сладко посапывал в ней. Временами сладко облизывал губки. С любовью разглядывая сыновей, Оразгелди зевнул, немного потянулся, подумав о том, каким сладким бывает сон на рассвете.

Связанная с неизвестностью, началась тревожная, беспокойная жизнь, и было непонятно, когда и как она закончится. Конечно, ничего хорошего не было в том, что семью не приняли в колхоз, назвав их представителями класса угнетателей. Это было похоже на то, будто часть людей отделили от остальных, сказав им: «Идите, куда хотите, и живите, как хотите!» Больше всего беспокоило всех будущее детей, и если обстановка не изменится, как о том мечтают люди, детям будет особенно трудно. Мысли о судьбе детей не давали покоя, и Оразгелди почувствовал, как сильно он любит их, насколько роднее они стали. Хурджун с вещами, который он обычно с легкостью закидывал за спину, оттянул плечо, и Оразгелди понял, что жена, которой было поручено собрать его в дорогу, положила в него много лишнего. Каждый раз, когда сыновья собирались в дорогу, Джемал мама, собирая для них провиант, говорила: «У меня память уже не та, я обязательно что-нибудь забуду. Гелин (невестка), займись этим сама!» – говорила она, обращаясь к Огулджума. Хоть и не говорила старая об этом вслух, но считала, что старшая невестка гораздо проворнее младшей, да и старательнее.

Взвешивая хурджун в руках, Оразгелди бросил недовольный взгляд на жену, которая в это время стояла рядом и торопливо засовывала в карман хурджуна только что подшитую рубаху.

– Наверняка, опять напихала в него сушеной дыни и дынного сухого варенья! – напомнив жене, что она каждый раз таким способом утяжеляет его хурджун, до краёв наполняя его.

Да, собирая мужчин в дорогу, Огулджума помимо продуктов первой необходимости – чая, лепёшек, каурмы – жареной баранины, муки и масла обязательно клала гурт – солёные кисломолочные шарики, чтобы могли бросить в рот и пососать, сушеную дыню – как и сухое варенье из дыни, курагу. Огулджума по взгляду мужа поняла его безмолвный упрёк: «Лучше бы ты это оставила детям, нам-то зачем?»

– Ты о детях не беспокойся, для них тоже всего этого в достатке. И потом, наши дети не очень-то и едят всё это, даже когда перед ними выложишь. Могут захотеть, если увидят у кого-то в руках эти сладости, но в другое время даже не вспоминают о них. Вон, в сарае висит полмешка сушёного урюка прошлогоднего урожая.

Прежде чем выйти из дома, Оразгелди ещё раз окинул комнату взглядом, вспомнив о том, что хотел наказать жене перед уходом:

– Если опять, как в тот раз, какая-то из отданных колхозу коров придёт сюда, немедленно верните её обратно, пусть кто-нибудь из мальчишек отгонит её в колхозный коровник! Не угощайте скотину ни травой, ни водой, иначе она будет всё время возвращаться сюда!

– Но у этих несчастных животы прилипли к хребту, не похоже, что кто-то заботится о них.

– А каким должно быть животное, у которого нет хозяина?..

– Ну, если не считать нашей чёрной коровы, остальные вроде бы уже смирились со своей участью…

– Не хочу знать ни о чёрной корове, ни о пёстрой корове, жена, лишние разговоры нам не нужны. И без того власть не знает, к чему придраться, если дело касается нас, так и ищут, что бы такое сотворить с нами, так что не приближайтесь к ним, будьте как можно дальше! – требовательно произнёс Оразгелди. Чувствовалось, как он разгневан.

С улицы среди сонных детских голосов донёсся голос Джемал мама, которая ласково выговаривала внукам, проснувшимся в такую рань:

– Вы-то что вскочили с постелей, отчего бы вам ещё не поспать?

– Бабушка, а акгам уже уехали в пески?

– Вон, хлопочут, скоро поедут.

– Они и нашего ишака-коня забирают?

– Ну, да, и коня забирают, и ишака, там транспорт им нужен будет.

– А тогда куда мы будем впрягать арбу, когда с дедом поедем на пшеничное поле?

– Не знаю.

– Но ведь дедушка говорил, что мы на телеге поедем.

– Ах, детка, ты хоть не морочь мне голову с утра пораньше! Если с дедом не найдёте, куда впрячь телегу, впряжёте меня!..

Последние слова бабушки Джемал вызвали на лицах у всех невольную улыбку.

Когда Оразгелди во второй раз забросил хурджун на плечо, собираясь уходить, стоявшая рядом с ним Огулджума, желая ему светлой дороги и скорейшего возвращения домой, воспользовавшись тем, что они были одни дома, положила руку на плечо мужа, а головой приникла к его груди. С давних пор, когда Огулджума была молодой невесткой, и по сей день, провожая мужа в путь, если рядом никого не было, она с пониманием и любовью прощалась с ним.

Тем временем со двора снова донёсся голос Джемал мама, недовольной тем, что сыновья задержались в доме и долго не выходят оттуда:

– Что это твой акга, как зашёл в дом, никак не выйдет оттуда, или же с женой расстаться не может, помогает ей отыскать затерявшийся клубок? Кобелиные сыновья с характерами отца, вот они кто. Видно же, в кого они пошли, куда им от этого деться. Понятно же, люди не станут болтать попусту, если на то не будет повода…