Страница 57 из 58
Папулов достал из кармана брюк свежий, хранящий сладкий запах духов «Нина Риччи» платочек, аккуратно вытер им лоб, щеки, шею и ответил:
— Да, прочел.
Его собеседник, словно он такого именно ответа и ожидал, слегка кивнул, спрятал показания Ребковца в стол.
— У вас возникает вопрос: для чего я все это вам показал? — неожиданно добродушно и даже беззаботно как-то спросил Фомин. Настолько добродушно и беззаботно, что Папулов ощутил прилив жара к лицу и легкое покалывание в кончиках пальцев рук.
— Если и возникает, то только внутренне, — с улыбкой ответил он. — Про себя, так сказать. Вопрос, адресованный себе. Здесь ведь вы спрашиваете.
— Это не совсем так, а может быть, и совсем не так. У нас беседа, так что ритуал, где за вопросом одной стороны должен обязательно следовать ответ другой стороны, вовсе не обязателен. Вы ведь не просто глава крупной фирмы, что само по себе вызывает уважение. Вы еще и руководитель партии, правда, не очень многочисленной и влиятельной. Пока. Он взглянул на Папулова. Тот ничего не ответил.
— Да, — продолжал Фомин. — И на период этого «пока» я хотел бы вам посоветовать сменить ориентиры. «Ориентиры — это точное указание на Линника или?..»
— Я не совсем понимаю…
— Вы все прекрасно понимаете, Олег Федорович. Времена меняются, мы с вами на пороге больших перемен. Сейчас, как принято выражаться, канун значительных событий. Но в события надо не вмешиваться, а входить, вы уж поверьте моему опыту. Синхронно входить. Даже революции делаются не силами масс, более или менее многочисленных, и уж никак не волей вождей, а Ее Величеством Историей.
Тут уж Папулов почувствовал себя окончательно сбитым с толку. Тон собеседника и раздражал — профессор, поучающий дилетанта — и подавлял.
— Все меняется, как в калейдоскопе, — продолжал Фомин. — Случись наша встреча при наличии того же… — он сделал обдуманную паузу, — … материала лет десять назад, разговор был бы другим, это я откровенно должен признать. Но… Люди обязаны меняться. Не приспосабливаться к обстоятельствам, нет, но всегда быть на уровне понимания, как выражались в застойный период. Период этот давно прошел, сейчас у нас девяносто первый год, июль кончается…
Папулов ткнул пальцем в темноту над зелено-желтым крошечным глазком подсветки выключателя и вздрогнул: на мягком диване совершенно расслабленно и безмятежно располагался незнакомый ему мужчина. Высокий лоб, длинноватый нос, темно-каштановые усы, густой загар, мускулистые предплечья, спокойно лежащие на коленях крупные, но аккуратные кисти рук. Первым побуждением Папулова, чисто рефлекторным, было потянуться рукой к малозаметному квадратику, чуть выше выключателя. Квадратик этот казался деталью сугубо декоративной. Однако штучка эта декорацией не была. Над каждым электрическим выключателем располагалась такая же безделушка: в спальне, в кабинете рядом с письменным столом, на притолоке двери, выходящей в лоджию, в прихожей. Стоило прикоснуться пальцем к квадратной пластине размером два на три сантиметра, как возникал сигнал, который потом многократно усиливался и поступал в то место, что Ковригин назвал «КП». А оттуда незамедлительно выезжали боевики, несшие круглосуточное дежурство.
Папулов прикоснулся к сенсорному датчику мимолетно, словно снимая соринку или стирая какое-то пятнышко.
— Заблуждаешься, дражайший, — серьезно, даже как-то устало произнес усатый мужчина. — Логика отсутствует — раз я сюда проник беспрепятственно и без последствий, то уж здесь-то должен был со всем разобраться. Присаживайтесь, тем более, что апартаменты — ваши.
Папулов, внешне очень спокойный, не спеша подошел к стулу — тяжелому, с резной спинкой, с мягким сиденьем, обтянутым темно-зеленым бархатом. Он взялся своей огромной рукой за спинку, размещая стул поудобнее, и вдруг метнул его в мужчину на диване. Движение было резким, неожиданным, от дивана Папулова отделяло не более трех метров, — словом, шансов у противника не осталось никаких. Поэтому Папулов немедленно сделал к дивану длинный плавный шаг, напоминающий плавный прыжок крупного животного. И ощутил сокрушительный удар по ребрам с правой стороны. Боль, резкая, лишающая сил и способности думать о чем-то, кроме самой боли, заставила опустить руки, согнуться. Достаточно было одного толчка в спину, чтобы тяжелая туша рухнула на диван.
— Сюда смотреть! — послышался требовательный голос. Папулов повернул голову и увидел в руке усатого черный револьвер с толстым коротким стволом. Усатый стоял, широко расставив ноги. А рядом с ним возник невысокий широкоплечий крепыш с рыжеватой недельной бородкой.
— Отключай его! — бросил усатый. Крепыш направил на Папулова цилиндр, по виду напоминающий электрический фонарик…
… Примерно через полчаса из квартиры Папулова спокойно вышли двое мужчин. Один из них, высокий и худой, с усами, нес спортивную сумку с надписью «Бейсбол».
Звонок разбудил Виталия Дмитриевича.
— Виталий Дмитриевич, — рокотал в трубке бархатный бас, — я был у вас неделю назад.
Фомин вспомнил обладателя баса еще до того, как тот завершил фразу.
— Да, — сказал он. — Я вас прекрасно помню. Что случилось? Почему вы звоните в такое время?
Времени было без четверти два ночи.
— Я по телефону всего не могу рассказывать. Нам надо срочно встретиться. Я считал, что мы обо всем договорились, достигли полного взаимопонимания. Зачем же тогда?…
— Что «тогда»?
— Мне кажется, это были ваши люди.
— Какие люди? В чем все-таки дело?
В подземном переходе возле Курского вокзала в Москве Мосейкину преградили путь двое молодых людей. Прохожим могло показаться, что двое друзей встретили третьего. Один из встретивших похлопал бородача по плечу — может быть, излишне сильно, так что у того подогнулись колени и он пошатнулся.
— Ослабел, брат… — встречавший взял бородача под руку, другой подхватил у него видавший виды атташе-кейс, и вся троица устремилась по переходу дальше. Только у поворота невысокий широкоплечий бородач остался один, ощущая противную, до тошноты слабость, боясь пошевелить левой рукой — несколькими минутами раньше в ней, чуть повыше локтевого сустава, вспыхнула адская боль.
Он ожидал нападения каждую секунду. И все же оказался к нему неподготовленным. Легкий вроде бы хлопок по правому плечу отозвался вдруг острой болью в подреберье, потом боль, словно эхо, вернулась в руку, многократно усилившись, затем вошла в голову, отчего заломило над правой бровью. И едва он успел глотнуть воздуха, чтобы не задохнуться, как раскаленные тиски опять сжали его левую руку. Он прямо-таки облегчение испытал, когда из его правой руки плавно уплыл куда-то «дипломат». Мосейкин постоял с минуту, отмечая, как сияние неоновых ламп становится ярче, а фигуры в толпе обретают отчетливость, потом двинулся к выходу из туннеля. Выйдя на площадь у вокзала, он машинально взглянул на часы — половина одиннадцатого вечера — добрался до остановки троллейбуса, сел в первый подошедший, проехал несколько остановок, выскочил, будто бы в самый последний момент сообразив, что ему нужно сходить, когда снизу уже поднимались, толкались, шипели… Прошло не меньше часа с тех пор, как Мосейкина столь бесцеремонно остановили в переходе. В микрорайоне, выросшем неподалеку от окружной дороги лет пять назад, в бело-синей двадцатиэтажной башне, в квартире на седьмом этаже раздался звонок. Двое мужчин стремительно и одновременно двинулись к входной двери. На пороге, ослепительно улыбаясь, стоял Мосейкин. Он вытянул вперед руки, повернув их ладонями вверх.
— Ну, ты, однако… — протянул Ковригин. — Что так долго добирался? Где тебя ошмонали?
— В подземном переходе, сразу же, как только я спустился с перрона.
— Угу… — удовлетворенно констатировал Ковригин. — А я спокойно пошел поверху. Хорошо так пошел…
— Зато все случившееся очень не понравится ребятам, завладевшим моим кейсом, — помотал годовой Мосейкин. — То-то они сначала возрадуются, обнаружив там видеокассету, то-то они станут предвкушать…