Страница 2 из 58
— Присаживайтесь, Мегрэ. Закуривайте свою трубку. Читали сегодняшнюю статью?
— Я еще не видел газет.
Судья подтолкнул одну из лежащих перед ним. Огромный заголовок на первой странице гласил:
«ДЕЛО СТЮВЕЛЯ». МЕСЬЕ ФИЛИПП ЛИОТАРД ОБРАЩАЕТСЯ В ЛИГУ ПО ПРАВАМ ЧЕЛОВЕКА.
— У меня был долгий разговор с прокурором, — сказал Доссен. — Он того же мнения, что и я. Мы не можем выпустить переплетчика на свободу. Лиотард сам помешает нам своей озлобленностью.
Еще несколько недель назад это имя было практически неизвестно во Дворце. Филипп Лиотард, только что отметивший тридцатилетие, никогда еще не выступал защитником в серьезном деле. Пробыв пять лет секретарем одного известного адвоката, он только начал самостоятельно становиться на ноги и все еще жил в холостяцкой, лишенной всякого престижа квартире на улице Бержер рядом с домом свиданий.
С тех пор как возникло дело Стювеля, газеты писали о Лиотарде каждый день: он давал громкие интервью, рассылал официальные сообщения, появлялся на экранах в хронике, то готовый взорваться, то с саркастической улыбкой.
За три недели дело Стювеля захватило всеобщее внимание и обрело целый ряд подназваний, как роман с продолжением.
Начинался он так:
ПОДВАЛ НА УЛИЦЕ ТЮРЕНН.
По случайности это произошло в квартале, который Мегрэ хорошо знал и даже мечтал в нем поселиться, менее чем в пятидесяти метрах от площади Вогез.
Надо идти, минуя узкую улицу Франк-Буржуа на углу площади и поднимаясь по улице Тюренн по направлению к площади Республики, и тогда по левей стороне сначала будет окрашенное желтым бистро, потом молочная Сальман. По соседству расположена мастерская, на витрине которой выцветшими буквами значится: «Художественный переплет». В следующей лавке вдова Раже торгует зонтами.
Между мастерской и витриной с зонтиками — ворота и арка с будкой для швейцара, а в глубине старинная частная гостиница, превращенная теперь в скопище контор и квартир.
ТРУП В КАЛОРИФЕРЕ?
О чем публика не ведала и что посчитали необязательным сообщать прессе, так это тот факт, что дело вскрылось по чистой случайности. Однажды утром в почтовом ящике Уголовной полиции на набережной Орфевр был обнаружен грязный кусок оберточной бумаги с надписью: «Переплетчик с улицы Тюренн сжег труп в своем калорифере».
Подписи, конечно, не было. Анонимку доставили в кабинет Мегрэ, но тот отнесся к ней скептически и никого из своих старых инспекторов беспокоить не стал, а послал маленького Лапуанта, еще молодого и жаждущего отличиться.
Лапуант установил, что на улице Тюренн действительно проживает переплетчик Франц Стювель, фламандец, обосновавшийся во Франции двадцать пять лет назад. Представляясь работником санитарной службы, инспектор переговорил с соседями и вернулся с тщательным докладом.
— Стювель работает, можно сказать, прямо в витрине, господин комиссар. В глубине мастерской, где совсем темно, деревянная перегородка, за которой Стювель устроил себе место для ночлега. Лестница ведет в полуподвальное помещение, там у него кухня. Есть еще комнатушка, которую нужно освещать даже днем, это столовая. И наконец, подвал.
— С калорифером?
— Да. Старая модель, к тому же, кажется, в не очень хорошем состоянии.
— Работает?
— Этим утром не разжигали.
В пять часов пополудни уже бригадир Люка отправился на улицу Тюренн с обыском. К счастью, он догадался на всякий случай захватить с собой ордер, поскольку переплетчик отстаивал неприкосновенность своего жилища.
И хотя Люка возвратился тогда практически ни с чем, теперь, когда это дело превратилось в сущий кошмар для уголовной полиции, тот обыск расценивается как несомненная удача.
В глубине калорифера при просеивании пепла он обнаружил два зуба — два человеческих зуба — и доставил их в лабораторию.
— Что за человек этот переплетчик? — спрашивал Мегрэ, в то время еще воспринимавший это дело как бы со стороны.
— Ему около сорока пяти лет. Блондин, кожа с отметинами ветряной ослы, голубые глаза, на вид спокойный. Его жена, кстати, намного моложе.
Как стало известно, Фернанда приехала в Париж прислугой на все и поначалу несколько лет протирала подметки на Севастопольском бульваре.
Ей было тридцать шесть лет, со Стювелем жила вот уже десять лет, хотя лишь три года назад их брак без особого шума зарегистрирован в мэрии 3-го округа.
Из лаборатории прислали отчет. Зубы принадлежали мужчине лет тридцати; возможно, довольно полному; причем несколькими днями раньше они еще служили ему по своему прямому назначению.
Стювель был вежливо доставлен в кабинет Мегрэ, и «карусель» завертелась. Переплетчик носил очки с толстыми стеклами в стальной оправе. Густые, довольно длинные волосы спутались, галстук сбился в сторону.
Это был образованный, начитанный человек. Он казался спокойным, рассудительным, его тонкая кожа легко покрывалась румянцем.
— Как объясните тот факт, что в вашем калорифере нашли человеческие зубы?
— Никак не объясню.
— В последнее время вы не теряли зубы? Тогда, может быть, ваша жена?
— Ни то и ни другое. У меня они вообще вставные. И он вытащил искусственные челюсти изо рта, а затем привычным жестом вставил их на место.
— Опишите поподробней, чем вы занимались вечерами 16, 17 и 18 февраля?
Допрос происходил вечером 21-го, после визитов Лапуанта и Люка на улицу Тюренн.
— На них приходится среда?
— 16-ое.
— В таком случае, как и во все среды, я ходил в кинотеатр Святого Павла на улице Сент-Антуан.
— С женой?
— Да.
— А в остальные дни?
— В субботу после полудня Фернанда уехала.
— Куда она направилась?
— В Конкарно.
— Отъезд планировался заранее?
— Ее немощная мать живет с дочерью и зятем в Конкарно. В субботу утром мы получили телеграмму от ее сестры Луизы, что мать тяжело больна, и Фернанда уехала с первым же поездом.
— Не позвонив?
— У них нет телефона.
— Мать была плоха?
— Она оказалась в полном здравии. Луиза телеграмму не посылала.
— Тогда кто же?
— Мы не знаем.
— А раньше вас не разыгрывали?
— Никогда!
— Когда вернулась ваша жена?
— Во вторник. Пару дней отдохнула среди своих…
— А чем вы занимались в это время?
— Я работал.
— Сосед показывает, что все воскресенье из вашей трубы валил густой дым.
— Возможно. Было холодно. Это была правда. В воскресенье и понедельник резко похолодало, и в пригороде отмечались сильные заморозки.
— Во что вы были одеты в субботу вечером?
— В то же, что и каждый день.
— После закрытия никто к вам не приходил?
— Никто, только один заказчик забрал свою книгу. Дать вам его имя и адрес?
Это был человек известный, член «Ста библиотек».
— Ваша консьержка мадам Салазар слышала, как в тот вечер около девяти часов хлопнула ваша дверь. Несколько человек оживленно беседовали.
— Возможно, эти люди разговаривали на тротуаре, но не у меня. Весьма вероятно, что, если они были возбуждены, как считает мадам Салазар, они могли стучать в витрину.
— Сколько у вас костюмов?
— Поскольку у меня только одно тело и одна голова, у меня один костюм и одна шляпа, а также старые брюки и свитер, в которых я работаю. Ему показали темно-синий костюм, обнаруженный в шкафу в спальне.
— Этот?
— Это не мой.
— Как же он оказался у вас?
— Я никогда его не видел. Кто-то подложил его в мое отсутствие. Вот уже шесть часов как я здесь.
— Пожалуйста, наденьте пиджак.
Он оказался впору.
— Вы видите эти пятна, напоминающие ржавчину? Это кровь, как показала экспертиза, человеческая кровь. Ее безуспешно пытались смыть.
— Эта одежда мне не знакома. — Мадам Роже, торгующая зонтами, показывает, что часто видела вас в синем, особенно по средам, когда вы ходили в кино.
— У меня был синий костюм, но вот уже два месяца, как я его выбросил.
После этого первого допроса Мегрэ был хмур. У него состоялся долгий разговор с судьей Доссеном, после чего они вместе отправились к прокурору.