Страница 2 из 2
–Ну мы жрать-то будем сегодня, не? Наташа, с нами обедать садись, – я застенчиво киваю тете Вале, виновато оглянувшись на ее долговязую дочь, которая невозмутимо и молчаливо продолжает движение, сверкая загорелыми коленками, будто никого не слышит, – Опять они курить. Ты пельмени в морозилку засунула?
–Ой, мам, – презрительно фыркает Аллка, сморщив нос.
–Вот стерва, вся в меня, – добродушно ржет Аллкина мамашка, сотрясая богатыми боками, – Лука нарви потом, к борщу.
–Ой, нарву…
–Как ты с ней, невежливо, – замечаю я удивленно, вынимая из протянутой пачки сигарету.
–Ой, ну ее, – отмахивается Алка брезгливо, – С утра Сизый, блять, пришел, а за ним его жена истеричка конченая, прошмандень. Говорю дуре этой, – кивает Алка в сторону матери, – Не зови в дом мерина этого вонючего, как отец за порог, этот сюда, блять. Ну и чо… Та прошмандень этой прошмандени в волосы вцепилась, я разнимать. Сизый шлепает-заикается, Мань успокойся, Мань не гнусавь… Та ему в пятак кулаком. Пришлось соседа, дядю Пашу звать, мне, блять, смари чо поставили… – Аллка задирает рукав, обнажая огромный фиолетовый синяк на пол плеча, – На ноге еще, уебища, и пол рожи расцарапано, блять. Мне на свадьбу в субботу ехать. Конфуз.
–Да на лице вроде не видно.
–Это, потому что я левой стороной стою, – Аллка поворачивается другой щекой и я с удивлением обнаруживаю на ее симпатичной мордахе несколько свежих ссадин.
–Ого, надо же, не видела.
–Вот, а ты говоришь, мать приехала. Куда б Эта уехала. Сизый жене клок волос выдрал, та лопату схватила. Потом я еще их успокаивала, мол, бля буду, мать нитакая… Ага. Нитакая. Говорила же, найди любовника с колхоза, раз так приперло шмондеть, колхоз далеко, уехал мужик на заработки, да и уехал. Нет, через две избы нашла. Пизда.
–Откуда ты знаешь, что любовники? – совсем позабыв о своих злоключениях, вылупляюсь я на рассказчицу.
–Ну чо ты, как дите, Наташ? Еще б я не знала, все под носом. Да я и не осуждаю. С таким-то батей… – Аллка глубоко затягивается и задумывается с многозначительным видом, – Я б тож гуляла. Неделю пьет, валяется под забором, мы ему там даже подстилаем, когда прохладно, – Аллка смеется, отчего ее голубые глаза по-доброму светятся, – Я, это, пьяненькая такая! Пойдем жрать. Мать нам нальет на радостях, что голову не снесли.
–Алла, лук, – напоминаю я авторитетно, многозначительно поднимая указательный палец к небу.
–Ото ж, – откликается та, белозубо скалясь.
В общем, я второй раз обедаю.
Вечером, часам к десяти, когда уже смеркается, пьяная и прокуренная я являюсь домой. От души наслушавшись, какая я хорошая и интеллигентная девушка и как Аллочке повезло со мной дружить, в добром расположении духа, я вхожу в наш храм любви и света, где никогда не происходит подобных Аллкиным страстей. Тяжелая оплеуха обжигает мое левое ухо и отбрасывает вправо. Чудом устояв на ногах, я вижу в темноте коридора разъяренное, искривленное злобой до неузнаваемости материно лицо и едва успеваю поймать ее за руку.
–Ты…ты чего? – растерянно произношу я тихо, опасаясь переполошить весь дом.
–Ах, ты, тварь, трепешь всем нервы… – шипит мать мне в лицо, тщетно пытаясь еще раз вмазать.
–Ты в своем уме, нет? – интересуюсь я искренне, – Мне теперь из дома вообще не выходить? День на дворе.
–Да от тебя за километр разит, пьянь…
–Убери от меня руки и прекрати истерику, – удивляясь свой невозмутимости, твердо произношу я.
–Скажи спасибо, что дедушка уже спит, опять с сердцем плохо. Довела.
–Я? Чем?
Утро начинается в шесть утра с команды подниматься. Нет ни обычных сладких потягушек, ни закрытых заботливо ставень, чтобы не потревожить мой молодой и оттого крепкий сон. Один сплошной крик и невроз.
Минут десять я визжу, как поросенок, что никуда не поеду, а мать орет, что сейчас потащит меня прямо в одних трусах через всю деревню, чтобы все видели, какая я пьянь, дрянь, подстилка и насколько не уважаю своего больного дедушку. Бабушка стоит рядом с мамой и лишь тихонько повторяет: “Наташа, надо слушать маму, Наташа…” и тому подобное.
Дедушка, вышедший во двор до ветру, входит неожиданно и застает всю эту картину Репина во всей красе. Грозно окидывая мать и бабушку налившимися кровью глазами, он вдруг громко рявкает на них, сжимая кулаки: “Вы тут шта? А-а-а-а?”. Обе разом замолкают.
–Наташа, что случилось? – участливо спрашивает он меня, наклонившись.
–Я в город не хочу. У меня же каникулы, – всхлипывая, отвечаю я, прячась под одеяло от унижения.
–Слышали? Она не хочет. Стервы, довели девчонку, – метая глазами молнии, бушует дедушка, – Не хочет! Понятно-о-о?! – и добавляет много мягче, глядя на меня с любовью, – Оставайся сколько хочешь и никого не слушай.
Победа. Победа. Победа.
Замолчавшая мама очень быстро собирает вещи, заспанного папу и всю свою злость и отбывает в город тем же утром.
Вечером того же дня она, как ни в чем ни бывало, звонит и крайне вежливо сообщает, что будет ждать меня на следующей неделе, так как “Наташенька, у тебя же начнутся занятия”.
Вот такая, блин, история.
Нинка
Ужас, конечно, ужасный, но поначалу приятный разговор иногда заходит совсем в иное русло. Мы сидим с бабушкой за столом, и я тщетно пытаюсь настроиться на поедание яичницы. Не то, чтобы я ненавижу яичницу, но я люблю глазунью, а это блюдо, густо снабженное поджаренным луком и в произвольной форме смешанные белки с желтками, наводят какую-то небывало серую тоску. Обычно бабушкину яичницу мы едим перед отъездом в город, что само по себе тот еще стресс, но сегодня, без какой-либо задней мысли, она приготовила ее в качестве субботнего завтрака. Нанизав маленький кусок отвратительной яичницы на вилку, я отправляю ее в рот, стараясь не кривиться. Жирно…
Речь заходит о Нинке. Нинка – моя соперница настолько, насколько ею может быть глупая, конопатая девица, с длинным носом и низко посаженной жопой. На ее жалком фоне я безумно красивая и ладно скроенная студентка престижного ВУЗа с блестящими перспективами, с мягкими, блестящими волосами и нежной, бархатистой кожей. Мои зубы идеально белые, а моя задница самая лучшая из всех задниц мира задница. И даже веснушки на моем совершенном лице лишь добавляют шарма моей очаровательной улыбке.
–Нинку-то отчислили из училища, – заявляет бабушка, шумно потягивая из чашки напиток с цикорием, который именует кофейком.
–Не мудрено, она же тупая, – компетентно ухмыляюсь я.
–Да там и до учебы-то не дошло, прогуливала и устраивала пьянки в общежитии.
–Эта может.
–А мать ее везде трындит, смех, мол, Нина-то у меня красивая, мальчишки прохода не давали, мешали учиться. Что ж за люди? Извернутся, чтоб непутевое свое защитить.
Жирная яичница застревает у меня в горле от мгновенно нахлынувшей боли. Никогда-никогда не защищали меня мои родные, даже горячо любимая бабушка, перед чужими людьми! Зависть тяжелым, смердящим облаком окутывает все мое тщедушное, разом усохшее тело, а жидкие волосенки превращаются в жесткую, неаккуратно торчащую мочалку. Если посмотреть повнимательней, у Нины густые и шелковистые волосы, заливистый смех и невероятно сексуальный тембр голоса. И сиськи у нее больше. А Сашка, которого я увела у Нинки в прошлом году в отместку за Ваську, всего-то больной фурункулезом, озабоченный задрот, никому, впрочем, как и мне, особо не нужный… Васька-то был однозначно интересней. Хотя, о чем я? Этот мудак бросил нас обеих. Ну то есть как бросил. Нинку бросил. А я спровоцировала. Да, именно… Но, сука, как он мне нра…
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.