Черная маска. Избранные рассказы о Раффлсе

– Ну, вообще-то я отправил кубок сэру Артуру Бигге с указанием презентовать его Её Величеству с поклоном от вора, – поведал Раффлс. – Я подумал, что на меня обратят слишком много внимания в главном почтовом отделении, если я отправлю посылку самой королеве. Да, я проделал путь до Сент-Мартин-Ле-Гранд и зарегистрировал посылку там. Если за что-то берёшься, то нужно делать всё идеально.

– Но зачем, – простонал я, – вообще делать что-то подобное?

– Мой дорогой Банни, мы живём под сенью лучшего в мире монарха уже шестьдесят лет. Весь мир стремится отметить это событие по полной программе. Все нации возлагают дары к ногам Её Величества. Каждое сословие старается внести свой вклад… Кроме нашего. Я сделал это затем, чтобы и нашу братию не в чем было упрекнуть.

При этом я пришёл в себя, заражённый его энтузиазмом, назвал его порядочным человеком, которым он всегда был и будет, и пожал его руку настоящего смельчака. Но в то же время у меня были свои опасения.

– А нельзя по этой посылке выследить нас? – спросил я.

– Всё, что они могут извлечь – что посылку отправил любитель печенья Хантли и Палмер, – ответил Раффлс. – Поэтому я и послал тебя за коробкой. И я не написал ни слова на бумаге, которую можно проследить. Я напечатал два или три на девственной открытке – ещё пол-пенни убытку, – которую можно купить в любом почтовом отделении королевства. Нет, старина, вот сама отправка в главном почтовом отделении была опасной, там был детектив, я заметил его и в горле у меня пересохло от его вида. Давай выпьем виски и выкурим Салливанз, если ты не против.

Мы чокнулись бокалами.

– За Королеву, – сказал он. – Да хранит её Господь!

Судьба Фаустины

В наше открытое окно лились металлические звуки шарманки, под аккомпанемент которой зычный голос выкрикивал слова песни, приведённые мною выше – их непременно узнают те, кому Италия знакома более, чем мне. Они не скажут мне спасибо за напоминание о мелодии, что звучит сейчас на каждом углу в этой стране алоэ и голубых небес, но для них – в отличие от меня – она не будет звучать как непристойное сопровождение к трагедии.

Это было в начале августа, в жаркие дневные часы, столь же обязательные здесь, как смена дня и ночи. Я в гневе закрыл своё окно и подумал, не закрыть ли их и в спальне Раффлса, но в этот момент он зашёл в своей шёлковой пижаме, которая благодаря хронической заботе доктора Теобальда была на нём с утра до вечера.

– Не нужно, Банни, – сказал он. – Мне нравится эта мелодия, я хочу её послушать. Взгляни-ка, кто эти парни.

Я высунулся из окна, чтобы удовлетворить его непонятное мне любопытство, даже сейчас я помню, какой горячий тогда был подоконник, когда я задел его своими локтями.

– Нищие в грязных одеждах, – сообщил я, оборачиваясь, – загорелые до черноты, щетинистые синие подбородки, сальные кудри и серьги в ушах. А одежда намеренно рваная, не понимаю, какой в этом шарм.

– Типичные неаполитанцы, – пробормотал Раффлс за моей спиной, – у них всегда так: один поёт, другой крутит шарманку.

– Он неплохо выглядит, их певец, – заметил я, когда мелодия завершилась. – Боже ты мой, вот это зубы! Он смотрит сюда и улыбается до ушей. Бросить ему что-нибудь?

– Хм, у меня нет причин любить неаполитанцев, но… всё это возвращает меня в то время… возвращает меня! Да-да, вот – каждому по одной.

Он положил мне в руку две полукроны, и я бросил их, как если бы это были пенни, даже не взглянув на них. Итальянцы принялись усердно отбивать земные поклоны, а я повернулся, чтобы протестовать против таких беспечных трат. Но Раффлс, опустив голову, нервно мерил шагами комнату, в глазах беспокойство. Слова его совершенно меня разоружили.

– Они вновь вернули меня туда, – повторил он. – Боже, они вернули меня!

Внезапно он остановился.

– Ты не понимаешь, Банни, старина, но, если ты хочешь, я поведаю тебе. Я хотел рассказать тебе, но никак не находил нужного момента, а эта история не из тех, что рассказывают просто ради того, чтобы заполнить тишину. Это не детская сказка и в ней нет ничего весёлого от самого начала и до конца, даже напротив. Ты часто спрашивал меня, от чего поседели мои волосы и сейчас ты услышишь об этом.

Меня заинтриговало не только предисловие, но и само поведение Раффлса. Я никогда ещё не видел его таким. Его лицо попеременно меняло выражение от жёсткого до мягкого. Я впервые видел такую жёсткость в его чертах. И я впервые видел такую мягкость. То же самое происходило и с его голосом: он начинал говорить мягко, как женщина, затем продолжал с непривычной яростью. Но это было ближе к концу его истории, начало было привычным для меня. Единственное, что я бы изменил – это его рыцарский эпос об острове Эльба, который принял его с распростёртыми объятиями.

– Смертельный, мой дорогой Банни, не то слово, которым бы я описал этот клочок земли и его жителей-моллюсков. Но они начали с того, что ранили моё тщеславие, поэтому можешь считать меня предвзятым. Я появился перед ними как единственный выживший после кораблекрушения, уцелевший в бушующем море, но им не было до моей истории никакого дела. Они вели себя прилично. Мне не пришлось воровать, чтобы добыть себе обед и пару штанов, было бы более волнующе, если бы ситуация была такой. Но что за место! Как ты помнишь, Наполеон не смог жить там, но он продержался дольше, чем я. Несколько дней я проработал в их адских шахтах ради нескольких итальянских монет, что позволило мне сесть на деревянное судёнышко и перебраться на материк. Как же неблагодарен я был в тот момент, купаясь в красном закате, который невозможно забыть.

– Судно держало курс на Неаполь, но я сошёл на первой же остановке в Байи. В Неаполе слишком много англичан, но я подумал, что как только я изменю свою внешность и начну понимать итальянский язык, можно будет начать там охоту. В это время я получил работу в одном из самых чудесных уголков планеты, в которых мне удалось побывать. Место это было виноградником, который располагался на утёсе над морем, где я был домашней прислугой и мойщиком бутылок. За мою работу мне платили полторы лиры, что на наши деньги чуть больше шиллинга, но там было невероятное количество лучших сортов вина, которое лилось рекой. Так в течение восьми месяцев, мой друг, я был честным человеком. Какая роскошь, Банни! Я вёл экстраординарный образ жизни, словно Ирод, познавший добродетель, не украл и виноградины, лишь смаковал опасность быть обнаруженным со своими новыми принципами любым из воров, которых я знал.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «