Мельничная дорога

Так можно знать календарь. Или гастрономическое меню.

Запомнилось, что попытался бежать. Но бежать с намокшей от крови, прижатой к ране на голове банданой было трудно. К тому же тропа была крута и усеяна острыми камнями. Мир перехлестывался, словно я читал без очков книгу формата 3-D, и я не побежал, а пошел, оступаясь на каменистой осыпи и чувствуя, как скребут о подошвы кроссовок и сыплются из-под них камни.

Перебравшись через ручей, я начал взбираться на подъем, и звуки стали четче. Иногда «помогите» или сдавленный крик, вызванный то ли усилием, то ли болью. В промежутках странный непонятный звук.

Засунув бандану в задний карман, я понесся по тропе. Услышав треск веток, Ханна, насколько могла, повернула голову в мою сторону. Лицо перекошено дикой гримасой, взгляд полон отчаяния. Увидев меня, она вскрикнула и попыталась освободиться от веревок.

До сих пор вижу черты ее лица, когда она боролась с узлами, четкий изгиб подбородка, мягкую, восходящую к уху дугу скулы. Выводя эти слова, я представляю, как поворачиваюсь в кровати, надеясь увидеть, что жена еще спит, и я могу разбудить ее, подав в постель кофе, рогалики и газеты.

Разве можно к такому привыкнуть?

Я пытался успокоить ее, но Ханна кричала, билась и вряд ли слышала меня. Поэтому я не стал приближаться, а обошел ее так, чтобы она меня заметила, и встал, подогнув колени и вытянув вверх руки.

Ханна вертела головой, словно ей был невыносим мой вид. А затем я понял, она пыталась разглядеть, нет ли со мной Мэтью. И завопил: «Он ушел, и обещаю, больше не вернется».

Ее колотило меньше.

Когда она взглянула на меня, я уперся кулаками в землю и разревелся.

– Прости, Ханна. Я не знал, что он… я бы никогда…

Она громко шмыгнула носом и тряхнула головой, не в состоянии поверить в то, что случилось.

– Господи, Пэтч, что я скажу маме? Она меня убьет!

Я молча таращился на нее. Что на такое ответить?

Сжав зубы, Ханна скулила от боли.

– Он выбил мне глаз, болит, я им не вижу, – она стала заикаться, – не вижу. Пэтч, как он выглядит? Плохо? Ничего им не вижу. Плохо?

Она скривилась, не понимая, что я не мог разглядеть ее поврежденный глаз из-за рассыпавшихся по лицу и слипшихся от крови волос.

– Не очень, – соврал я, все еще стоя на коленях, отчего ложь прозвучала намного грубее. И стал подниматься.

– Но все-таки как? Мама заметит?

– Нет. Он налился кровью. – К моим рукам пристали сухие листья, и я отряхнул их.

– Почему я им не вижу?

– Наверное, от удара, – ответил я, слегка постукивая о землю мыском кроссовки. – Вероятно, это шок, ну, как потеря сознания. – А потом произнес то, во что сам верил: – Если там что-нибудь не так, врачи все исправят.

Ханна моргнула здоровым глазом.

Я колебался, не приближаясь, будто между нами протянулась зона, через которую мне не было прохода.

– Можно я подойду помочь тебе?

Ханна кивнула. Я робко шагнул к ней и заглянул за дерево, посмотреть на узлы. Ханна тяжело дышала.

– Надо раздобыть нож, – сказал я.

Веревки скрипнули.

– Не-е-ет! – пискнула она. – Не оставляй меня одну, Пэтч!

– Это недалеко, – успокоил я. – У нас здесь склад. Займет не более минуты. Ни о чем не беспокойся. Я стану насвистывать мотивчик, и ты будешь знать, что я рядом.

Углубившись в деревья, я начал высвистывать мелодию «Свисти за работой» – единственную, которая пришла мне в голову. В этом месте находилось наше хранилище – все, что мы сюда приволокли, положили под брезент и забросали листьями: бластер, рогатку, копье, шарики для воздушки в жестянках и стеклянных баночках. Там же лежали капсулы с содой и бумажные мишени, которыми мы пользовались, играя в тир. И поскольку хранились консервы, рядом валялась открывалка. А вот подобранным там-сям костям и отросткам оленьих рогов мы так и не нашли применения. Здесь же хранили компас, в котором совершенно не нуждались, пару слабых пластмассовых биноклей, гору фляжек, в них мы набирали воду из ручья, а потом пили, опрокидывая в рот и воображая, будто мы заправские мужчины и глотаем виски. Были тут банки из-под маринада для лягушек, пара зажигалок и игрушечные наручники. А еще два ножа: карманный раскладной, почти совершенно тупой, и охотничий с костяной ручкой, резьба на ней изображала медведя гризли, дерущего когтями сосновый ствол. Он очень нравился Мэтью, и мы им почти не пользовались, поэтому складной нож затупился.

Оказавшись на месте, я заметил, что брезент сдвинут в сторону, и сообразил, что Мэтью израсходовал все наши веревки.

Самые тонкие мы натягивали, устраивая ловушки, толстые годились, чтобы, играя в Тарзана, перескакивать через ручей или сворачивать лассо. А также развлекаться освобождением от пут – эту игру мы прозвали «Гудини». В «Гудини» я был лучшим из нас двоих – не потому, что умел развязывать узлы, просто мои руки тоньше, и я легче выворачивался из петель.

Точно зная, где лежали ножи, я посмотрел в то место и понял, что охотничий нож исчез. Подумал, не собирался ли Мэтью перерезать мне горло, когда полчаса назад распял на земле.

И тут, услышав, как Ханна, плача, выкрикивает мое имя, сообразил, что перестал свистеть, и, не накрыв наши богатства брезентом, бросился обратно, уговаривая ее успокоиться и обещая, что все закончится хорошо.

– Прости. – Подхватив обгрызенным ногтем лезвие, я открыл карманный нож.

– Скорее, Пэтч! – попросила Ханна, дрожа от озноба на жаре.

Лезвие было настолько тупым, что я, наверное, скорее перегрыз бы веревки зубами.

Нью-Йорк, 2008

Он ждал, что Ханна снова позвонит, и следил, как на новостных телеканалах история обрастала новыми подробностями. Но к одиннадцати часам все детали были изложены, и рассказ пошел по кругу.

…работал два года в ювелирном магазине в Уэст-Виллидж, но после нескольких жалоб покупателей на его поведение Джонсон был уволен владельцем магазина Элайасом Петридисом. Сегодня, судя по всему, Майкл Джонсон следил за своим бывшим хозяином с момента, когда тот закрыл магазин. То, что произошло неподалеку от Вашингтон-сквер, случилось на глазах сотен свидетелей. Напоминаем зрителям о натуралистичности действа. Подробности от Дэна, нашего корреспондента на месте преступления.

Спасибо, Мишель. Примерно в шесть вечера, тогда еще шел снег, за углом отсюда, на Вашингтон-сквер, Майкл Джонсон догнал своего бывшего работодателя, владельца ювелирного магазина Элайаса Петридиса. Магазин вы можете видеть за моей спиной, на Девятой улице. Джонсон крикнул своему бывшему боссу, чтобы тот остановился, повторил несколько раз, сопровождая требование крепкими выражениями. Обернувшись и заметив Майкла Джонсона, мистер Петридис ускорил шаг, и в этот момент Джонсон вытащил пистолет и, выстрелив в Петридиса, вероятно, попал в ногу. Раненый повалился на землю. То, что произошло дальше, потрясло пораженных свидетелей. Они рассказывают, как Джонсон, словно сумасшедший, набросился на бывшего босса – по словам одного очевидца, с безумными глазами, – достал из рюкзака то ли нож мясника, то ли большой разделочный нож, а затем… предупреждаю еще раз, дальнейшее не для слабонервных… попытался обезглавить Элайаса Петридиса, выкрикивая: «Ну, посмотрим, кто из нас теряет голову!» Очевидцы, тяжело травмированные зрелищем, утверждают, что парк в этот момент охватила паника, упоминают об истерике – сотни людей бежали и кричали, хотя далеко не все понимали, отчего они бегут и куда. Именно в этот момент всеобщего безумия и панического бегства, услышав выстрел, на место преступления прибыли полицейские Майкл Карп и Энтони Лоренцо и, угрожая оружием, приказали Джонсону бросить нож. Дальше следуют противоречивые свидетельства: одни говорят, будто Джонсон бросил нож, встал и повернулся к полицейским с поднятыми руками. Другие свидетельствуют, что он размахивал перед полицейскими ножом, словно хотел броситься на них. Третьи припоминают, что Джонсон все еще держал свой пистолет, вскочил и направил на полицейских, таким образом совершив самоубийство посредством копов.