Мельничная дорога

Вот и все – десять часов труда сведены к сорока двум словам для криминальной колонки «Нью-Йорк мейл» где-то на шестнадцатой странице или чуть ближе к началу, потому что тема «Обама против Хиллари» почти иссякла, но когда имела успех, то шла на ура, и материалы Ханны после кровавой бани на Вашингтон-сквер неделями теряли сенсационность. А ведь это именно она сообщила, что случайный прохожий убит пулей из пистолета полицейского, и только потому, что она, Ханна Дженсен, умеет общаться с сотрудниками из отдела по раскрытию убийств Южного Манхэттена.

Открыв дверь, Ханна чмокнула мужа в губы, села и сбросила туфли. Пэтч выглядел оптимистичнее, чем обычно, ушел на цыпочках в кухню, как случалось последнее время после поцелуя и заверений друг друга, что у каждого все в порядке. У нее еще немного золотых минут, в которых она в последнее время все сильнее нуждалась, но не потому, что их жизнь с Патриком стала мрачной, а просто он грустен и подавлен, а она ничем не может помочь ему, и после трудного рабочего дня, ее суровых дел, ей хочется…

Маккласки без колебаний поклялся бы в верности. Она верна, Пэтч не сомневается в этом. Ханна бросила туфли в шкаф и пошла в кухню.

– Ты, кажется, в хорошем настроении? Что-нибудь произошло?

Патрик стоял к жене спиной и помешивал ризотто.

– Ничего. Пришло электронное письмо. Но оно может ничего не значить.

– Расскажи.

– Расскажу, если что-либо получится.

Хорошо, подумала Ханна, значит, все под контролем, и поведала, как провела утро в Нижнем Ист-Сайде, о трупе в ванне, о рассказанных Маккласки деталях, которые не вошли в публикацию, потому что произошло всего-навсего очередное, связанное с наркотиками убийство, банальное нью-йоркское преступление, ничего особенного.

Преступник признался, жертва меня практически выгораживала, так что с юридической точки зрения я был чист. Но, к великому сожалению отца, дело так просто не закончилось: я должен был оправдать свое неправедное поведение в самом главном суде города – Верховном суде общественного мнения.

Пока я долечивал дома разбитую голову и вокруг меня хлопотала мать, Шон продолжал отдыхать в футбольном лагере, а отец работать в прокурорской службе Ольстера, в Росборне – в супермаркетах, на бензоколонках, в каждой лавке, в закусочных и барах – стали вытаскивать на свет и мусолить каждую деталь свангамской стрельбы.

Возвращаясь вечером домой, отец кипел – до него доходили очередные обрывки слухов, и хотя он направлял свой гнев на то, что находилось за входной дверью и громогласно клял сующих нос не в свое дело тупоголовых горожан, я чувствовал, что частично он обращает его на меня. Неудивительно: приближались выборы, а верховный суд общественного мнения в таких делах может на все повлиять.

Вскоре по глазам отца я начал замечать, что мой рейтинг одобрения падает. Самое меньшее, в чем я был виноват, – это в глупости. Мэтью Уивер всегда считался источником неприятностей. Как я мог с ним связаться и поставить себя в столь абсурдное положение?

Становилось ясно, что самоназначенные присяжные Росборна найдут в чем меня обвинить: по их представлениям, я совершил тягчайшее преступление. Отцу приходилось бороться не только с юридическими выдумками плохо информированных горожан – мнения превращались в слухи, слухи в ложь – и его кипение прорывалось открытым пламенем.

Город полнился всякой чушью. Утверждалось, что полиция наткнулась на трупы зверски замученных и лишенных конечностей животных. (Если что там и было, то лягушки в банках и несколько найденных нами костей и отростков рогов.) Мог ли какой-нибудь человек поверить, что его сын помогал привязывать к дереву Ханну – самая грязная клевета, какая только есть. Вы что, смеетесь? Если половину пулек выпустил из воздушки Патрик, почему эти придурки не удивляются, что он не арестован полицией? Почему не спросят девочку, не прислушаются к тому, что она говорит?

И вот однажды утром Джо Макконел, главный помощник прокурора, подающий надежду демократ и бывший бесспорный кандидат на победу на выборах в законодательное собрание штата Нью-Йорк, обнаружил, что на капот его голубой «Импалы» вылили не менее галлона желтой полуглянцевой краски.

Электорат сказал свое слово – их голоса капали с нашего автомобиля. Нам осталось одно – уехать из города.

По крайней мере тогда я так считал: ситуация безнадежная – нас гонят краской из Росборна, и этот протест горожан направлен явно против меня и моей мягкотелости.

Но когда мне стукнуло тридцать лет, брат устроил для меня и немногих друзей застолье в баре, и к концу вечера, когда мы с ним вспоминали события из детства, сообщил, что за нашим отъездом из Росборна крылось нечто большее, чем я предполагал.

Откуда Шон об этом узнал? Оказалось, в 1992 году от отца вот так же в баре, куда они вдвоем забрели выпить виски после акции по сбору средств на предвыборную кампанию Билла Клинтона.

Шон сказал, что давно подозревал, в чем дело, с самого момента, когда все вскрылось через несколько лет после нашего отъезда из Росборна. Я же ни о чем не догадывался.

В 1982 году у отца оставались старинные друзья, в том числе адвокат, у которого была небольшая практика в Портленде, штат Мэн. После нескольких все более задушевных телефонных разговоров, какие отец планировал так же тщательно, как предвыборную кампанию, они согласились объединить усилия.

Это означало, что отец не только снимает свою кандидатуру с выборов в законодательное собрание штата Нью-Йорк, но также переходит из обвинения в защиту.

Что, как я полагаю, подразумевало этическую переориентацию.

Значит, по крайней мере не моя бесхребетность вынудила наше семейство уехать из Росборна и погнала из штата Нью-Йорк через Нью-Гемпшир к изрезанному, как лист папоротника, побережью Мэна.

Причина, что до той среды августа 1982 года вопрос избрания отца в законодательное собрание штата считался решенным, наверняка кроется не только в том, что он годами готовил для этого фундамент. Важнее, что его любили и уважали.

Джо Макконел был человеком интеллектуальным, но доступным, с крепким рукопожатием и твердым взглядом. В высшей степени самоуверенный, он в то же время отличался основательной практичностью.

Отец хотел посвятить сыновей в хитрости профессии, потому что мечтал о политической карьере не только для себя. У отпрыска булочника с Лонг-Айленда и немецкой иммигрантки были далеко идущие планы.

Макконелы должны стать новыми Кеннеди.

А он, патриарх Джо, – краеугольным камнем в пирамиде их власти. За ним два сына – Шон и Патрик, далее по сияющей дорожке повлекут внуков. Воспроизводи и обучай – программа на века.

Первый костюмчик я получил в пять лет. Он был куплен не на свадьбу и не на похороны, а на семидесятилетие миссис Эффилинды Скотт, никакой не родственницы, а партийной деятельницы и «создательницы местных королей». Видели бы вы нас с Шоном в одинаковом голубом габардине. Чертовски мило! Вместе с костюмом я получил от отца и несколько ценных уроков. Мои похожие на коктейльные сосиски пальцы научились завязывать галстук, заправлять рубашку и разбирать на пробор волосы. Отец показал, как закатывать рукава, прокомментировав: нам надо выглядеть трудягами, а не банкирами или плейбоями. Снимаем пиджак, закатываем рукава и работаем.

От него я узнал, как ораторствовать, спорить, общаться с друзьями и недругами.

По выходным мы расфуфыривались и, блистая нарядами, позволяли дамам старше Эффилинды трогать нас жадными руками. Я потерял счет бесконечным часам, когда мы во время акций по сбору денег, слетов и обедов из семейного котла играли с детьми, с которыми нам вовсе не хотелось играть.

Всякий раз, стоя вместе на платформе или гуляя по городу, мы держали заученный строй: мама справа от отца, брат от него слева, а за ним – я. Однажды я пожаловался, что нахожусь далеко в стороне, и мне объяснили, что мы держим порядок по росту – в виде треугольника с отцом во главе. И если я буду есть овощи и перерасту брата, то займу его место.