Мельничная дорога

Тем временем мой отец Джо Макконел, главный помощник прокурора округа Ольстер, подающий надежды демократ и будущий член законодательного собрания штата Нью-Йорк (выборы должны были состояться менее чем через два месяца), не колеблясь, выложил все полиции. Да, у сына есть воздушка «Ред райдер». Нет, дома ружье не нашли. Вслед за этим из футбольного лагеря выдернули моего брата Шона, и он показал, что Мэтью Уивер – мой друг, и мы часто ездим на велосипедах в Свангамы, спрятав воздушку в чехол для удочек.

Тогда я стал по крайней мере не единственным подозреваемым.

За Мэтью, как я понимаю, поехали, однако дома не застали. Он укатил на велосипеде в парк Маннаха, велик спрятал в зарослях папоротника и, подражая участникам движения за выживание, решил, что продержится у Джекобскилских водопадов на диете из дикой голубики. И если бы не встреча через четыре дня с большим черным медведем, после которой Мэтью бросился наутек прямо в объятия к охраннику парка, наверное, по сей день жил бы на манер Маугли Маннахи.

Примерно через час после того, как я очнулся в больнице и мама сообщила, что у меня проломлена голова, но заверила, что я поправлюсь, в палату вошел отец с двумя детективами.

Я тронул разбитую опозоренную голову и заявил, что ничего не помню, но это не была осознанная тактика. Однако выяснилось, что моя временная амнезия пришлась кстати: вскоре я узнал, что к Ханне сознание вернулось на несколько часов раньше, чем ко мне, и полицейские инспекторы уже успели с ней поговорить. Качая головами, они достали блокноты и рассказали о том, как тринадцатилетняя девочка потеряла левый глаз. Вот как это случилось.

Вчера утром около одиннадцати часов Мэтью Уивер, Ханна Дженсен и я поехали на велосипедах со стоянки у мотеля О’Салливана в Свангамы.

Мэтью привел нас на место в лесу, где мы с ним часто тусовались.

Там он меня отослал.

Я ушел.

Мэтью привязал Ханну к дереву.

Несколько минут он стрелял в нее из моего пневматического ружья.

Ханна потеряла сознание от боли, когда одна из пулек попала ей в левый глаз.

Неясно, сколько времени она находилась без сознания, но через несколько минут после того, как очнулась, там появился я.

Я плохо держался на ногах, ослаб от потери крови из раны на затылке.

Тем не менее помог Ханне освободиться и добраться до людей.

Где сам потерял сознание.

Разве?

Очень даже эффектно.

Иногда ничего не приходится делать, все само складывается «на ура».

Затем детективы спросили, откуда у меня большая дыра в голове. Я потянул время, будто давая рассеяться туману в мозгу, и ответил, что после того, как Мэтью прогнал меня, я гулял, чтобы убить время, и наткнулся на змею. Испугавшись, что это гремучник, побежал, но впопыхах споткнулся и упал. Нет, понятия не имею, где теперь Мэтью. Да, я готов показать место, где происходил расстрел, и сообщить, что мы там делали. Буду рад помочь всем, чем смогу.

Отец ласково взял меня за плечо.

– Молодец, Пэтч, – произнес он. – Просто отлично.

Сегодня, вспоминая об этом, я не сомневаюсь, что тогда отец в последний раз в моей жизни был мною горд.

Ханна находилась в одном со мной коридоре, однако я не пытался повидаться с ней в больнице.

Жизнь нашей семьи в Росборне вскоре внезапно завершилась, и я встретился с Ханной Дженсен лишь через два десятилетия, случайно столкнувшись в вестибюле Центрального вокзала. Поэтому так и не спросил, почему она не сказала полиции, что я находился рядом и ничего не сделал для ее спасения – впрочем, в том возрасте я никогда бы не задал ей подобного вопроса. Меня преследовал страх, что однажды полиция все выяснит, и я попаду в тюрьму, где сокамерники изнасилуют меня и будут мучить за мою трусость в этом гнусном преступлении. Если бы я задумался, почему Ханна промолчала о моем присутствии, наверное, решил бы, что это нечто вроде «баш на баш»: я ничего не предпринял, когда Мэтью выстрелил ей в глаз, но все же вернулся, разрезал веревки, вывел из того места и помог добраться до людей.

Но оказалось, что Ханна Дженсен не открылась полиции по иной причине. Я узнал об этом много лет спустя, через несколько недель после того, как встретил ее на Центральном вокзале, – откровение снизошло, когда я случайно подслушал, о чем она говорила по телефону. Теперь это откровение стало самым жутким секретом – вроде злобного существа, таившегося в тени на периферии нашего брака и ожидавшего удобного момента, чтобы выскочить и напасть.

Что касается наших отношений, мы открыто сформулировали единственное правило, и это было сделано по просьбе Ханны: мы не вспоминаем о том дне. Никогда. И уж если Ханна не хочет говорить о нем, то я и подавно.

Потому-то я не упомянул о нем вам, доктор Розенсток. Хранить так долго тайну – само по себе преступление. Я бы не вынес, если бы кто-нибудь узнал ужасный секрет.

Тем более Ханна.

Во вторник, через день после моего возвращения из больницы, мне исполнилось тринадцать, а два дня спустя арестовали Мэтью, и он сразу во всем признался. Я узнал об этом, потому что мой отец был главным обвинителем округа Ольстер и имел доступ к информации по делу Уивера, несмотря на конфликт интересов, так как его сын был связан с этим преступлением – по его определению, только косвенно.

Летние дни рождения никогда не проходят бурно: половина моих одноклассников разъехались по лагерям или с родителями. Если повезет, придут полдюжины друзей – можно сходить в «Макдоналдс», потом на дневной сеанс в кинотеатр. На мой двенадцатый день рождения мы смотрели «В поисках утраченного ковчега». Но теперь, когда я формально превратился в тинейджера, наблюдалось поразительное отсутствие чего-либо праздничного: ни школьных товарищей, ни заказов «Хэппи мил», ни охотившихся на ковчег фашистов, ни сжигающего божьего пламени.

Я проснулся и не нашел подарков в упаковке, которую с нетерпением разворачивал бы. Вместо этого мать протянула мне карту с определенной суммой. Прежде родители не дарили мне денег. Позднее я узнал от брата, что они купили для моей игровой приставки «Атари» «Астероиды», но это была стрелялка, в ней следовало уничтожать круглые летающие объекты, и отец решил, что в тех обстоятельствах дарить ее неуместно, и игру вернули в магазин.

Сам я хотел «Пакмэна» и через несколько дней купил. Мать настояла, что отвезет меня в магазин, хотя я уверял, что прекрасно доеду на велосипеде сам. Но когда заметил, какие на нас бросали взгляды жители городка, морщась при этом, словно в воздухе дурно пахло, понял почему. В Росборне что-то загнило, люди стали угрюмыми.

У всех один и тот же взгляд? Дурной запах в воздухе? Виноват был я сам.

Нью-Йорк, 2008

Задворки Нижнего Ист-Энда, семнадцать минут после сообщения Маккласки, редкий случай работы на Манхэттене (хлеб Ханны Бруклин, ее масло Бронкс), убийство случилось на два этажа выше китайского автосервиса, кирпичный многоквартирный дом с красными пожарными выходами, тело еще внутри, наверное, ничего интересного, а может, наркотики, больше нигде никаких событий и к тому же она хотела поддерживать связь с отделом по раскрытию убийств Южного Манхэттена. Со школьного двора на углу квартала несутся ребячьи крики – по звуку колокола вот-вот начнется старый, как мир, день, и в пятидесяти метрах тоже все как обычно: улица в подарочной упаковке ограждающей место преступления черно-желтой ленты, у двери двое полицейских, собирается толпа, и соседи, сочиняя свою версию событий, принимаются судачить. Выходит Маккласки, снимает перчатку, хлопает по спине одного из полицейских, пожимает руку другому, обводит взглядом округу, застегивает куртку, тяжело вздыхает, вытирает нос, замечает Ханну и машет ей рукой. Приглаживает седой хохолок и, нагнувшись, неожиданно ловко для такого грузного, как десятитонный тягач, мужчины, ныряет под ленту – ПОЛИЦЕЙСКАЯ ЗОНА ПРОХОДА НЕТ ПОЛИЦЕЙСКАЯ ЗОНА ПРОХОДА НЕТ ПОЛИЦЕЙСКАЯ ЗОНА ПРОХОДА НЕТ.