Роковая ошибка

– Мне он не звонил, увы, – покривила душой Верити.

– А я надеялась, что и тебя позовут, – еще больше слукавила Сибил.

– Меня – нет. Зато у тебя будет возможность наесться до отвала.

– Я не уверена, что это будет собственно вечеринка.

– То есть никого, кроме тебя?

– Ах, моя дорогая, ну что ты! Пру вернулась. Она где-то познакомилась с его сыном и была приглашена – ему в пару, полагаю. Ну что ж, – произнесла она бодрым голосом, – посмотрим-посмотрим.

– Желаю хорошо провести время. Как твой артрит?

– Ох, не спрашивай. Ужасная пакость, но я учусь с этим жить. А что еще можно сделать? Не артрит – так мигрень.

– Я думала, доктор Филд-Иннис дал тебе какое-то лекарство от мигрени.

– Безнадежно, моя дорогая. Мне кажется, это за пределами возможностей Филд-Инниса. К тому же, не буду скрывать, он стал очень бесцеремонным.

Верити вполуха слушала знакомые жалобы. За последние годы через дом Сибил прошла целая вереница семейных врачей, но ее изначальный энтузиазм неизменно угасал, и все заканчивалось крайним недовольством. Верити иногда думала, что подруга не попала в руки какого-нибудь ловкого шарлатана только потому, что таковой ей еще не подвернулся.

– …и я решила, – продолжала тем временем Сибил, – пожить недельки две в «Ренклоде». Это место всегда помогает мне встряхнуться.

– Ну и почему же ты туда не едешь?

– Мне хочется быть здесь, пока мистер Гарденер будет приводить мой сад в порядок.

– Значит, он уже «мистер Гарденер»?

– Верити, он действительно превосходен. К тому же я вообще ненавижу это снобистское подчеркивание классовых различий. В отличие от тебя, судя по всему.

– Да я готова называть его хоть герцогом Плаза-Торо[9], если он поможет мне избавиться от сорняков.

– Ну, мне пора, – категорично заявила вдруг Сибил, словно Верити удерживала ее. – Никак не могу решить: ехать мне в «Ренклод» или нет.

«Ренклод» был астрономически дорогостоящим заведением – отелем с собственным постоянным доктором и комплексом услуг для чрезмерно пекущихся о своем здоровье мнимых больных. Им навязывали убийственно суровую диету для снижения веса, одновременно стимулируя аппетит обязательными энергичными прогулками по весьма пересеченной местности. Если Сибил решит все-таки поехать туда, Верити придется в какой-то момент навестить ее, преодолев около двадцати миль по намертво забитой транспортом дороге, чтобы разделить с подругой обед: обезжиренный суп, бурда из печенки и помидоров и гарнир из грибов, на которые у нее была чудовищная аллергия.

Не успела Верити положить трубку, как телефон зазвонил снова.

– Черт, – выругалась она. Ей никак не давали усесться перед телевизором и приступить к холодной утке с салатом.

Энергичный мужской голос поинтересовался, она ли это, и, убедившись, что разговаривает с той, кого искал, представился Николасом Маркосом.

– Может быть, я не вовремя? – спросил Маркос. – Вы, наверное, смотрите телевизор или собираетесь ужинать?

– Еще не совсем.

– Но почти, как я догадываюсь. Поэтому буду краток. Не отужинаете ли вы у меня в следующую среду? Я весь день до вас безуспешно дозваниваюсь. Будьте паинькой, соглашайтесь. Придете?

Он говорил так, словно они были с ним старыми друзьями, и Верити, привыкшая к подобному типу общения в театре, ответила:

– Да, приду. С удовольствием. Благодарю. В котором часу?

О Николасе Маркосе в Верхнем Квинтерне было мало что известно. Он считался сказочно богатым вдовцом, финансистом, причем в разговорах о нем неизбежно упоминалась нефть. Когда поместье Мардлинг выставили на продажу, он купил его и к моменту приглашения Верити на ужин жил там наездами уже около четырех месяцев.

Мардлинг был уродливым сооружением. Его построили в середине Викторианской эпохи на месте бывшего особняка времен короля Якова. Дом был большой, странно выкрашенный – словно обсыпанный перцем – и в высшей степени неудобный, он не шел ни в какое сравнение с изысканным Квинтерн-плейсом – усадьбой Сибил Фостер. Единственное, что можно было сказать в пользу Мардлинга, так это то, что, несмотря на безобразный вид, он выглядел по-своему внушительным, как снаружи, так и внутри.

Подъехав, Верити увидела «Мерседес» Сибил, припаркованный в ряду с другими автомобилями. Парадная дверь отворилась, не успела она подойти к ней, и на пороге возникла фигура старомодного дворецкого.

Снимая пальто, Верити отметила, что даже самый уродливый холл можно спасти красивыми вещами. Мистер Маркос задрапировал бо́льшую часть покрытых нелепой резьбой стен коврами дымчатых тонов. Стены терялись где-то в вышине, переходя в почти невидимую снизу галерею, и уступали господствующее место полотну, висевшему над огромным камином. Что это была за картина! На портрете эпохи кватроченто[10] был изображен властный мужчина в полный рост, облаченный в пурпурный плащ, верхом на крутозадой строевой лошади. Мечом всадник указывал на уютный тосканский городок.

Верити была так потрясена портретом, что не заметила, как у нее за спиной хлопнула дверь.

– О! – воскликнул Николас Маркос. – Вам понравился мой спесивый всадник? Или вы просто удивлены?

– И то, и другое, – ответила Верити.

Его рукопожатие оказалось быстрым и небрежным. Хозяин дома был одет в зеленый бархатный пиджак. Волосы темные, коротко остриженные и вьющиеся на затылке. Лицо болезненно-землистое, черные глаза. Рот – с тонкими губами, чрезвычайно решительный, как подумала Верити, – под узкой полоской усов, казалось, противоречил почти «плюшевому» общему впечатлению.

– Это Уччелло? – поинтересовалась Верити, снова поворачиваясь к картине.

– Мне хотелось бы так думать, но это спорный случай. Эксперты позволили считать автора лишь «принадлежащим к школе».

– Невероятно интересно.

– Не правда ли? Рад, что вам понравилось. И, кстати, счастлив, что вы пришли.

На Верити накатил приступ смущения, какие иногда случались с ней.

– О, приятно слышать, – пробормотала она.

– За столом будет девять человек: мой сын Гидеон и некий доктор Бейзил Шрамм, который еще не приехал, остальных вы знаете – миссис Фостер с дочерью, викарий (его половина нездорова), а также доктор и миссис Филд-Иннис. Идемте же присоединимся к ним.

По воспоминаниям Верити, гостиная в Мардлинге была огромным нескладным помещением, загроможденным мебелью и всегда холодным. Однако сейчас она очутилась в комнате, окрашенной в бело-голубые тона, тепло мерцающей в свете камина, гостеприимно-элегантной.

Вальяжно расположившись на диване, Сибил в полную силу демонстрировала свою женственность, и это говорило о многом. Волосы, лицо, пухлые ручки, драгоценности, платье и – если подойти достаточно близко – аромат духов – все это представляло собой ингредиенты некоего экзотического пудинга. Она махнула Верити миниатюрным носовым платочком и состроила лукавую гримаску.

– Это Гидеон, – представил сына мистер Маркос.

Волосы у молодого человека были даже темнее, чем у отца, и он поражал своей красотой. «О боже, настоящий Адонис», – отозвалась о нем Сибил, а позднее добавила, что есть в нем «нечто неправильное», ее, мол, не проведешь, она такое чувствует сразу, пусть Верити запомнит ее слова. А когда Верити попросила Сибил объяснить, что та имеет в виду, ответила, что это неважно, но она всегда это знает. Верити подумала, что она тоже поняла, в чем дело. Сибил с дьявольским упорством добивалась, чтобы ее дочь Прунелла приняла ухаживания наследственного пэра с неправдоподобной фамилией Свинглтри[11], и испытывала неприязнь к любому привлекательному юноше, который появлялся в поле ее зрения.

Гидеон, молодой человек на вид лет двадцати, имел хорошие манеры и уравновешенный характер. Его не слишком длинные черные волосы были безупречно ухожены. Как и отец, он был в бархатном пиджаке. Единственным намеком на экстравагантность была сорочка с рюшами и шейным платком вместо галстука. Она придавала завершающий штрих его невыносимо романтическому облику, но абсолютно естественное поведение Гидеона помогало сгладить впечатление.

9

Комический герой одноименного стихотворения Уильяма Гилберта.

10

Кватроче́нто – общепринятое обозначение итальянского искусства XV века (период Раннего Возрождения).

11

Swingletree (англ.) – от swingle (холостяк, ведущий веселую жизнь) и tree (дерево).