Страница 124 из 124
Значит, только вниз.
Сесть наконец на трон признавшего меня мира. Кивнуть Гипносу, новую свиту набрать. Объявить титанам в Тартаре это, насчет нерушимой клятвы. Поговорить с Гекатой — может, чем поможет Гере с этой ее внезапной смертностью. Может, потом навестить Таната и Гестию в их цветущем Элизиуме, где все будет напоминать о ней…
Не подниматься на поверхность — убийцам эпох не положено. Таким чудовищам дано — только вечное заточение.
Да еще вечная зима. Нет, весна, конечно, когда-нибудь спустится — только это будет нескоро.
Мелькнула водная гладь — Амсанкт. Черта приграничья, чернь и холод — перед входом.
Нет, не так.
Чернь, холод и что-то алое, что падает в него — неторопливо, один лепесток за другим, один за другим…
Лепестки летят, украшают черную воду — будто ткут ей свадебный убор. Взвиваются в небо, которому всегда не хватает солнца на этой тропе.
Оседают, будто весенний снег в медных волосах, на зеленом хитоне той, которая в задумчивости сидит на берегу, глядясь в черные воды и пальцем выводя какую-то линию.
Нет.
Коварная Надежда ударила — наотмашь в сердце, отняла дыхание. И я молчал — перебарывая желание заговорить. Смотрел — борясь с желанием подойти и коснуться.
Не мог ни верить, не надеяться.
Потому что знал — кто пришел в ее теле.
И не хотел ее видеть.
«Уходи», — почти сложились губы.
Она обернулась — и танец у горы Парнас, и гранатовый поцелуй, и ее улыбка в доме смертного — обрушились на меня тяжелее неба.
— Радуйся, Ананка моя, — сказала, улыбаясь.
Распрямилась, отбрасывая медные локоны, тихо подошла, чтобы коснуться щеки.
Это было больнее — чем Серпом Крона.
— Это не ты…
Что мне сказать? Радуйся, Элпис-Надежда, не хочешь ли у меня теперь за плечами обосноваться?!
— Радуйся… — замерзли губы, не в силах выговорить чужое имя. В зелени глаз таилась — пещера, где мы впервые встретились, и ее истошный плач над смертным мужем, и годы ожиданий, но это ничего, это совсем ничего, за зимой всегда приходит весна…
— Ты хочешь мальчика или девочку? — прошептала она, когда я начал стискивать ее в объятиях. — Как думаешь — у нас еще есть время, чтобы воспитать детей, теперь, когда…
Из-за плеч у нее… нет, просто отовсюду звенел смех.
Ласковый, теплый.
«Вы думали — я как сестра, — звенел он. — Думали — я всегда отбираю что-то, если что-то дарю… Нет, любимчик… любимица… Неужели вы считали — я буду сидеть в этом холодном чертоге и вращать какую-то ось. Радуйтесь, я ухожу. Чтобы быть всегда и со всеми. В огнях. В песнях. Со всеми вами. До самого конца.
Ибо бывает так, что мир можно преобразить, лишь отдав себя ему до конца. Ты рассказал мне это. И я теперь всегда буду рядом…».
Персефона шептала что-то мне в плечо — о матери, о царстве, о том, что она бы мне дочку родила, а то сыновей пока больше… Но я молчал.
Смутно понимая, что слышу эту — которая теперь везде — в последний раз так.
«Но ты придешь?» — спросил я ее.
«Вместе с иной верой, — откликнулось эхо издалека.- Когда бог вновь станет смертным. А смертный — богом. Я приду с новой эпохой…»
«И она будет лучше? Милосерднее?!»
«Я надеюсь на это…»
— Пойдем… домой? — шепнула весна в моих объятиях.
Я кивнул: пойдем. И поторопимся, а то кто там знает — сколько у нас теперь времени.
Мельком взглянул на свое отражение в озере — кажется, поймал, уходя, завистливый взгляд.
«У тебя всё не так начиналось, — сказал я ответным взглядом. — Надеюсь, у тебя хотя бы кончилось всё как следует».
У меня вот началось правильно. И правильно кончилось.
Вот все и кончилось.
Ветер воцарившейся повсюду Элпис-Надежды, беременной новой верой, треплет волосы, срывает цвет с граната и покрывает черную воду озера алыми лепестками, отчего вода кажется чуточку легкомысленной.
Черные спутанные пряди мешаются с медными: базальт и лава, Эреб и Флегетон. Впереди крепнет приветственный, захлёбывающийся лай черного пса — мира, в который вернулся хозяин. Я, Аид-невидимка, не спеша ступаю рядом с женой, мой мир несётся навстречу — радостным щенком, который так долго ждал хозяйской руки. Иногда взвизгивает — неумело, но радостно.
И если так — разве могло быть иначе?!