Графиня Гизела

Пасторша поцеловала подставленные ей губки.

– Храни тебя Господь, милое дитя, будь мужественна и честна, – прошептала она необыкновенно мягко, понимая, что видит ребенка в своем доме последний раз.

Выходка эта заставила побледнеть гувернантку. Холодно-презрительная улыбка была ответом на «ребяческую демонстрацию».

Сцена была прервана вошедшим лакеем, который принес шали и салопы.

– Снесите вещи в комнату фрейлейн фон Цвейфлинген! – приказала она. Затем, взяв Гизелу под руку и приветливо наклонив голову, она обратилась к хозяйке:

– Премного благодарна вам за восхитительный рождественский вечер, моя милая госпожа пасторша!

С достоинством и грацией дама прошла через комнату и поднялась по лестнице. Войдя же к Ютте, она вне себя бросилась на стул.

– Ни минуты я не должна больше оставаться здесь, моя милая фрейлейн Ютта! – воскликнула госпожа фон Гербек, глубоко переводя дыхание. – Однако в таком волнении я не могу показаться на глаза прислуге! Посмотрите, как горят мои щеки!

И она попеременно принялась сжимать виски и лоб своими белыми руками.

– Боже милосердный, что это был за вечер! Само собою разумеется, мы с Гизелой последний раз в этом благословенном пасторском доме!

Ютта побледнела.

– О, это еще будет не так скоро, я, во всяком случае, сюда еще приду! – произнесла решительно маленькая графиня, подражая тону пасторского сына.

– Посмотрим, дитя мое, – овладевая собой, возразила гувернантка. – Папá один может решить это. Ты не можешь еще понять, мой ангелочек, каких врагов имеешь в этом доме.

– Слушайте, что я вам скажу, – зашептала она, положив руку на плечо Ютты. – Невыносимый детский шум, этот отвратительный напиток, называемый здесь чаем, грубые кушанья, которые нас заставляли есть, табачный дым и enfin[3] все эти жалкие сценки убеждают меня, что ваше дальнейшее пребывание в этом доме невозможно. Пока вы не смените свое древнее аристократическое имя на мещанское, вы должны наслаждаться всеми преимуществами вашего звания. Я беру вас с собой сию же минуту. Там, внизу, мы дадим знать, что вы уезжаете на праздники, – иначе с ними не разделаешься… Вы будете жить не у министра, не у маленькой графини Штурм, но лично у меня. Я помещу вас в двух комнатах, составляющих часть моего огромного помещения, но если это вам и вашему жениху не понравится, ну, тогда будете давать уроки музыки Гизеле! Согласны?

Вместо ответа молодая девушка поспешно вышла из комнаты и минуту спустя вернулась в узеньком салопчике, из которого явно выросла.

– Я готова, – сказала она с сияющими глазами.

Госпожа фон Гербек подавила улыбку при взгляде на молодую девушку в этом старомодном одеянии. Она пощупала подкладку.

– Он слишком легкий, а сейчас так холодно, – сказала она, снимая салоп с Ютты и бросая его на пол. – Лена прислала нам целый магазин, – продолжала она, выбрав из груды принесенных лакеем вещей синий атласный меховой салоп и белый кашемировый капор и собственноручно надев то и другое на голову и плечи молодой девушки.

Маленькая комнатка осталась пустой. Все трое начали спускаться с лестницы.

Внизу стояла Розамунда и светила им, держа в руке лампу.

Старуха с удивлением поглядела на Ютту, величественно прошедшую мимо нее в своем новом наряде.

Молодая девушка обернулась к ней с намерением объяснить свой отъезд, когда вдруг из темноты показалась седая голова Зиверта.

Появление хмурого старика было как нельзя менее желательно для Ютты.

Щеки ее запылали, хотя лицо сохраняло прежнее высокомерное выражение. Однако это нисколько не испугало старого воина. Он подошел ближе и враждебным взглядом окинул элегантный наряд девушки.

– Горный мастер послал меня, – начал Зиверт.

– Вы пришли из дома, где тифозный больной? – вскрикнула в ужасе госпожа фон Гербек, поднося батистовый платок ко рту Гизелы.

– Ах, пожалуйста, без истерик, – возразил Зиверт, не особенно почтительно протягивая свою костлявую руку в сторону гувернантки. – Ваша жизнь вне опасности… Горный мастер знает, что делает. Я, почитай, целый час проветривался и обкуривался на заводе.

Он снова обратился к Ютте.

– Мастер не смог сегодня прийти на елку потому, что студент наш почти при смерти.

При последних словах голос старика сделался еще жестче и суровее.

– О боже! Бедняжка! – Неизвестно, к кому относилось это восклицание девушки.

Как бы сознавая, что подобный момент неудобен к принятию столь важного решения, она машинально стала подниматься вверх по ступеням.

Гувернантка схватила ее руку.

– Как это жаль! – произнесла она задушевным, полным участия голосом. – Теперь я чувствую двойную обязанность не покидать вас в эти печальные минуты. Пойдемте, милое дитя, мы не вправе подвергать Гизелу опасности.

Ютта спустилась с последней ступени.

– Скажите мастеру, что я очень несчастна, – обратилась она к Зиверту. – Я на несколько дней еду в Аренсберг, и…

– Вы едете в Аренсберг? – вскричал тот, хватаясь за голову.

– Почему же нет? – спросила госпожа фон Гербек с выражением той барской величавости, которая тщится превратить в ничтожество человека.

Величавость эта, однако, не произвела должного впечатления на старого озлобленного солдата.

– В замок Аренсберг, принадлежащий барону Флери? – воскликнул он с горечью.

– Я должна убедительно просить вас, милейшая фрейлейн фон Цвейфлинген, закончить этот странный разговор, – нетерпеливо прервала старика гувернантка. – Я не понимаю, чего хочет этот человек!

– Он хочет играть роль советчика! – с озлоблением ответила Ютта. – Но он забывает, с кем имеет дело… Я говорю вам раз и навсегда, Зиверт, – обратилась она к нему с величайшим презрением, – миновали те времена, когда вы осмеливались мне и моей матери говорить в лицо ваши так называемые истины и отравлять этим нашу жизнь… Если мама, в своем болезненном положении, терпела это, я ни в каком случае не намерена дозволять вам подобного обращения!

И она отправилась дальше, полная аристократического достоинства.

– Скажите вашим хозяевам, что я уезжаю с госпожой фон Гербек на праздники! – крикнула она мимоходом Розамунде.

Зиверт безмолвно стоял внизу лестницы. Только скрип отъезжавших саней вывел его из оцепенения.

– Ложь, и еще раз ложь, – проговорил он медленно взволнованным голосом, поднимая свои дрожащие руки к небу, где над заводом холодным светом сиял Сириус, любимец старого звездочета. – Да, и ты тоже уже не тот! – продолжал он, глядя на звезду. – Где твой красный блеск, которым ты сиял для древних? И все так, и наверху то же, что в жалкой, презренной душе человеческой… Ладно, кати себе в замок! На здоровье, как говорится, только сойдет ли тебе все это с рук…

Глава 6

Замок Аренсберг был выстроен не на горе, подобно многим древним тюрингенским замкам. Какой-нибудь благородный Ниморд тринадцатого столетия, чувствовавший себя как нельзя лучше среди волков и медведей, соорудил себе эту исполинскую груду камней в недоступной, возможно, в те времена дикой долине.

Грубо, без малейшего архитектурного украшения, высились тогда его саженной толщины стены, прорезанные кое-где узкими, несимметрично расположенными окнами.

Переходя впоследствии из рук в руки, здание меняло свой внешний вид сообразно со вкусом каждого нового владельца.

Ныне стены его были выбеленными, с правильными рядами окон, и в окрестности его называли Белым замком. Не обладая суровостью феодального жилища, замок в деталях все же являл некоторый вид средневекового строения.

Маленькой графине нравилось здесь. Как заколдованная принцесса, одиноко, не видя ни единого детского лица, проводила она свои дни, предоставленная единственно обществу госпожи фон Гербек и Ютты. Несмотря на глубокие снега, барон Флери еженедельно приезжал на один день в Белый замок повидать Гизелу. Свет восторгался этой необыкновенной привязанностью и одобрял его отеческую заботу об осиротевшем ребенке. Сама же девочка никогда не встречала его лаской, хотя он редко противоречил ей, с готовностью выполняя ее желания, порой нелепые. Он привозил ей дорогие игрушки, различные туалетные принадлежности, но исключал из воспитательного процесса книги, в том числе и страстно любимые ребенком сказки под тем предлогом, что графине Штурм не к лицу образ синего чулка.

3

Наконец (фр.).