Запах ягод

— Тебе, верно, заняться нечем! — всплеснула она руками, когда Такко явился на третий день, на сей раз с узорным платком, извлечённым из недр дорожного мешка. Ни сам Такко, ни Верен не помнили, для кого он был куплен, но Кайсу, определённо, должен был украсить: по серому полотну порхали голубые птицы, и неяркие глаза девушки должны были засиять небесной синевой.

— Делать и вправду нечего, — признался Такко. — Пока кто-нибудь из ваших обоз не соберёт.

— Не соберёт, — рассмеялась Кайса. — До Чернички никто на ярмарки не ездит. Этому закону больше ста лет. Хоть бы расспросили, прежде чем идти сюда!

— Вот и славно, — сказал Такко, пряча разочарование. — Значит, буду каждый день к тебе ходить.

— Мало мне забот, — пробормотала Кайса. Но платок взяла.

— Похоже, до Чернички нам и вправду отсюда не выбраться. — Вечером они с Вереном высыпали оставшиеся монеты на стол и раскладывали их кучками: на жильё, на еду, на крайний случай. — Либо нам сейчас идти порожняком, либо ждать.

— Да я тут уже потолковал кое с кем, ездят они и до Чернички, — задумчиво сказал Верен. — Порожняком идти, сам понимаешь — по пути можем ничего не найти. Надо ждать и искать жильё.

— Здешний ночлег нас за неделю разорит, — согласился Такко. — Жильё я найду.

— Расспроси свою подружку, — ухмыльнулся Верен. — Хоть какой толк будет. Всё равно тебе там не обломится. Зря хвост распустил.

— Вот увидишь, обломится, — сказал Такко с уверенностью, которой не ощущал. — Её в жизни так не обхаживали.

Кайса взялась сама разузнать, кто в городе пускает постояльцев. Такко и не ожидал от неё такой прыти. Жильё было найдено на следующий же день: вдова бондаря брала втрое меньше, чем на постоялом дворе, а комната была большая, светлая, с двумя лежанками, верстаком и уличной печуркой: разводить огонь в доме вдова строго запретила. Кайса сама отвела друзей к дому, ждала за воротами, пока они общались с хозяйкой, и искренне обрадовалась, когда ударили по рукам. На прощание Такко поцеловал Кайсу в висок; она отстранилась, с такой привычной уверенностью поведя плечом, что он облегчённо выдохнул, поняв, что не будет у неё первым, а значит, окажется забыт столь же быстро, сколь и другие.

На обратном пути он заглянул в лавку к лекарю. Кое-какие травы и коренья остались с прошлого раза, но для нужного сбора этого было мало. Верен только фыркнул, принюхавшись к кружке, где настаивался отвар:

— Опять ты за эту мерзость взялся! Что она, сама не сообразит, что делать? Или ты вовремя не успеешь?

— Оно надёжнее, — отмахнулся Такко и, взяв кружку, вышел во двор, подальше от насмешек. Его неудержимый страх перед нежданным потомством неизменно веселил Верена. От сбора горело во рту и кололо в боку, но средство было верное, и Такко обходился без него, только если покупал удовольствие у тех, кто и вправду лучше него умели избежать ненужных последствий. Ждать таких знаний от Кайсы было странно, поэтому в ближайшие дни предстояло смириться и с мерзким пойлом, и с насмешками Верена.

— Завтра будем справлять новоселье, — сообщил Такко Кайсе, сидя на привычном уже табурете в пекарне. Вдова взяла три дня на то, чтобы прибраться — считай, припрятать подальше все ценные вещи. — Осталось найти заработок, и можно жить.

— Дитмар-лучник мог был взять тебя, — подсказала Кайса. — Сходи к нему.

— Ходил уже, — поморщился Такко, — и видел, как живётся его подмастерьям. Сам найду заказы, невелика трудность.

— Подумай всё же, — вздохнула Кайса. И добавила одними губами: — Может, останешься…

— Мы сегодня вечером пойдём на реку, — сказал Такко, не расслышав её последних слов. — Мяса пожарим, на деревню посмотрим. Придёшь?

— Куда? — насторожилась Кайса.

— Да тут недалеко. К мосту. И подружку захвати. Как стемнеет, я вас обеих до дома провожу, чтобы никто не обидел. Придёшь?

— Скорее, тебя самого обидят, — фыркнула Кайса. — Я подумаю.

Разумеется, вечером они пришли — обе в чистых платьях, Кайса — в подаренном платке. Костёр горел ровно, мясо на палочках зажарилось как надо, а овощи в углях запеклись до медовой сладости. На другой стороне реки перекрикивались косари, по мосту в обе стороны следовали люди и повозки, и девушки полностью уверились, что здесь их не обидят. Такко обнимал Кайсу, когда она отворачивалась от дыма, касался губами волос, выбившихся из-под платка, и перемигивался с Вереном, который только головой качал, до последнего не веря, что другу повезло найти девушку быстрее, чем ему самому.

После захода солнца девушки засобирались домой. Такко придержал Кайсу за руку:

— Не хочешь прогуляться по берегу? К мосту.

Он загодя приглядел там уютный уголок, где лежало толстое бревно, которое местные облюбовали для вечерних бесед. Сейчас все добропорядочные жители сидят по домам, и их никто не побеспокоит. Кайса кивнула и слегка сжала его ладонь.

За рекой дрожали огоньки деревенских окон, на берегу напротив кто-то тоже жёг костёр, за деревьями со стороны города слышались голоса. Вздумай Кайса крикнуть — и сюда сбежится несколько десятков человек. Бояться ей нечего. Возможно, поэтому её рука безмятежно покоилась в руке Такко, а плечо, за которое он обнимал её, было расслабленно опущено. Такко бросил на бревно плащ, усадил Кайсу, огляделся и прислушался, нет ли непрошеных свидетелей в ближайших кустах. Вокруг было тихо, лишь кто-то перекрикивался на том берегу, и оглушительно трещали кузнечики.

В такие моменты его всегда затапливала нежность — глупая, лишняя для воина, но встречающая неожиданно живой отклик у девчонок. Такко привлёк Кайсу к себе, обнял покрепче и зарылся лицом в её волосы. От неё пахло сладкой выпечкой; со стороны деревни тянуло медовым духом скошенной травы и сладостью ягод. Он приник губами к её виску, поцеловал щёки с россыпью мелких веснушек и, наконец, губы. Кайса отвечала сдержанно, как подобает добропорядочной девушке, но не отстранялась. Её губы были нежными и податливыми, ладони легко скользили по его плечам.

Затаив дыхание, Такко распустил шнуровку её верхнего платья, затем, беззвучно проклиная мелкие крючки, расстегнул нижнее и прямо-таки выдохнул от внезапной радости: Кайса ничего не подкладывала под корсаж, и её мягкая грудь вся была в распоряжении его нетерпеливых рук. Ободрённый молчаливым непротивлением, он медленно потянул вверх её подол, погладил обнажённое колено, окончательно уверившись, что он не первый, что ей знакома эта игра и что она была согласна, уже собираясь сюда.

Всё происходило даже быстрее, чем Такко рассчитывал. Продолжая ласкать Кайсу, он свободной рукой расстегнул свой широкий пояс, бросил, не глядя, за бревно, дёрнул тесёмку на поясе и опустился перед Кайсой на колени. Поцеловал её, расценил неумелый ответ как окончательное согласие, развёл её бёдра и потянул на себя, усадив верхом. Желание стало нестерпимым, почти причиняло боль; Кайса чуть подалась ему навстречу, и он вошёл, не сдержав сдавленного стона: прошло больше трёх недель с того раза, когда он был с девушкой, а теперь было так тесно, мягко, жарко… Наслаждение затопило мгновенно; он рывком усадил Кайсу обратно на бревно и излился куда-то под край её подола, уткнувшись ей в плечо.

Перед глазами плясали огненные точки. Такко ощутил, как Кайса гладит его по голове, опомнился и поднял голову:

— Тебе не хватило.

— Ничего, — улыбнулась она. — Всё хорошо.

— Погоди немного, — пообещал Такко, скользя дрожащими пальцами по её груди; Кайса уже собиралась запахнуть платье. — Сейчас…

Прикосновение её мягких бёдер распаляло. Такко снова привлёк Кайсу к себе. Она ахнула и рассмеялась, ощутив, что он снова напряжён, подалась навстречу, и почти не пришлось помогать рукой.

В этот раз он двигался медленно, наслаждаясь её уступчивостью. Гладил волосы, целовал щёки и податливые губы, вбирал её сладкий запах. Отстранился на миг — сдёрнуть плащ с бревна, бросить на траву, — и уложил Кайсу на спину; одной рукой обхватил за плечи, другой притянул её бедро, чтобы быть ещё ближе и плотнее. Она вздохнула и запрокинула голову, подставляя белую шею под поцелуи. Стало совсем темно, и в этой тьме остались лишь прикосновения и сладкий, дурманящий, лишающий рассудка запах хлеба, трав и спелых, исходящих липким соком ягод.