Пятьдесят крупнейших мыслителей об образовании. От Конфуция до Дьюи.

Дополнительное чтение

Не существует надежных доказательств, указывающих на принадлежность каких-либо текстов самому Конфуцию. Читатели могут обратиться к следующим источникам, чтобы больше узнать об идеях Конфуция в целом, о его взглядах на образование и – особенно – на практику обучения.

Cheng M. A Study of the Philosophy of Education of Confucius and a Comparison of the Educational Philosophies of Confucius and John Dewy. Laramie, Wyoming: University of Wyoming, 1952.

Huang C. The Analects of Confucius (Lun Yu). A Literal Tradition with an Introduction and Notes. Oxford: Oxford University Press, 1997.

Mayer F. Confucius // The Great Teachers. N. Y.: The Citadel Press, 1976. P. 35–43.

Tong K. M. Educational Ideas of Confucius. Taipei: Youth Book Store, 1970.

Zhu W. Confucius and Traditional Chinese Education: An Assessment // Hayhoe R. (ed.). Education and Modernization: The Chinese Experience. Oxford: Pergamon Press, 1992. P. 3–21.

Сократ (469–399 до н. э.)

К. ДЖ. РОУ

Жизнь без исследования не есть жизнь для человека.

Эти слова произносит Сократ в «Апологии»[19] Платона, в значительной своей части вымышленном отчете о его речах на суде, приведших к обвинительному приговору и казни. У нас нет гарантии, что Сократ действительно произнес эти слова или какие-либо другие, да и вообще неизвестно, о чем он, в сущности, думал, поскольку сам он ничего не написал. Нам приходится полагаться на многочисленные и часто противоречивые рассказы о нем тех, кто, в отличие от него, писал, т. е. таких людей, как Платон или Ксенофонт, – это два самых плодовитых и авторитетных сократовских современника. Но процитированные слова – в оригинале у Платона их всего шесть – составляют существенную часть весьма правдоподобного рассказа о мышлении Сократа, о котором мы можем составить представление главным образом по текстам Платона[20]. Поскольку в этих текстах Сократ предстает фигурой, чрезвычайно интересной с точки зрения педагогической теории, – раз уж именно ему приписывается авторство теории, представляющей исключительный интерес для педагогов-теоретиков, – есть смысл рассмотреть здесь эту теорию. Даже если вдруг окажется, что у настоящего Сократа никакой такой теории не было, стоит ли отдавать предпочтение изучению скучного персонажа, когда можно рассмотреть блистательное построение? В любом случае, поскольку нет ни единого шанса окончательно разрешить, как ее иногда называют, «проблему Сократа» (разве что в случае его возвращения из мертвых), то, что здесь будет представлено, может с таким же успехом считаться его идеями. Я верю в существование убедительных, хотя и не окончательных доказательств в пользу того, что идеи эти были именно таковы[21].

Вот основное, что нам приблизительно известно об историческом Сократе. Родился в Афинах, сын каменотеса Софрониска и повитухи Фенареты, доблестно сражался в нескольких войнах, но был рядовым тяжеловооруженным пехотинцем, никогда не занимал командных постов. В гражданской жизни избегал участия в политике, однако все-таки служил в исполнительном комитете демократического собрания, в комитете, который отвечал также за организацию работы Ассамблеи. Был известный случай, когда в этом качестве он один пошел против всех остальных членов комитета. Но было в его жизни и мирное противостояние кровавой олигархии Тридцати Тиранов в 404 году до н. э. При этом он рисковал собственной жизнью. Если не считать военной службы, Сократ почти не покидал Афин и всю свою жизнь проводил в беседах, особенно с молодыми. Его судили за неверие, точнее, за подмену признанных городом богов другими, а также за развращение молодежи. Он был приговорен к смерти и казнен. У него осталась жена и маленькие дети.

В современных дискуссиях Сократ ассоциируется скорее с особым представлением о преподавании, основанном на вопросах и напрямую не связанном с передачей информации, напротив, побуждающем ученика самого найти для себя правду. И в самом деле, Сократ у Платона категорически отрицает, что он вообще учитель. Он ничего не знает, научить он никого и ничему не может. Если он кажется мудрее окружающих, то лишь потому, что ему известно о собственном невежестве, и он понимает, что с этим надо что-то делать. Вот он и бродит по улицам, задавая встречным вопросы в надежде, как он утверждает, найти кого-нибудь, у кого есть знания, которых так не хватает ему. Но оказывается, что никто из встречных, которых он расспрашивает, не знает ничего стоящего, разве что это некий практический навык вроде умения шить обувь или исцелять болезни. Поэтому он преуспевает только в одном: доказывает себе, равно как и собеседнику, если тот готов внимательно слушать, что на самом деле этот человек вовсе не знает того, о чем думал, будто он знает. Однако собеседнику, у которого вдруг открылись глаза на собственное невежество, всегда делается приглашение, выраженное в явной или неявной форме, продолжить исследование вместе с Сократом, и это уже и впрямь похоже на наше представление о методе. Разница в том, что мы вводим этот метод в контекст, предполагающий существование набора определенных истин, причем если нам предложат огласить их списком, мы это сделаем. Сократ же, напротив, не просто утверждает, что ничего не знает, он в это верит. Он не просто ждет, что собеседник угонится за его мыслью, мягко подталкивая его в нужном направлении якобы нейтральными вопросами, он сам активно участвует в поиске. (Мы видим, что Сократ у Платона поддерживает идею образования как поворота, в буквальном смысле, обращения души к истине, но это вполне совместимо с идеей обучения как поиска и служит главным образом, чтобы подчеркнуть, что где-то там, на белом свете, есть истины, которые только и ждут, чтобы их открыли: это, безусловно, сократическая идея.)

Однако Сократ этим отнюдь не исчерпывается. Более того, недостающая часть как раз и является самой интересной. Сократ, возможно, ничего существенного и не знал, но, безусловно, во многое верил, причем верил страстно. Например, он верил в важность продумывания вещей до конца. Эту мысль можно вывести непосредственно из предложения о жизни без исследования. Но на это мы можем возразить – ну, если довести мысль до логического предела… – а почему, собственно, жизнь это вообще не жизнь, если она не исследована? На самом деле многие из нас живут именно так – без всяких рефлексий, и мы можем сказать, что весьма довольны собой и такой нашей жизнью. Мало того, большинство людей наверняка оказались бы неспособны рационально проанализировать что бы то ни было, не говоря уж о собственной жизни! Сократа, по-видимому, не слишком смущало данное соображение, поскольку он готов был беседовать с кем угодно (правда, если его собеседники были молоды, он явно предпочитал внешне привлекательных). Что касается первого пункта, если мы все хотим быть счастливыми, а Сократ считает это аксиомой[22], как же тогда мы узнаем, способствует ли этому то, что мы сейчас делаем? Только если продумаем все до конца.

«Все мы хотим быть счастливыми»: для Сократа это желание блага – нашего собственного блага, – которое владеет всеми нами. Другими словами, он – «психологический эгоист», он верит: наши мотивации, то, что нами движет, это всегда желание собственного счастья. Однако эгоизм Сократа особого рода. В отличие от обычного эгоизма, сводящегося к себялюбию, представление, точнее даже убеждение Сократа относительно того, что есть хорошо для человека (любого), в сущности, предполагает, что главное – это забота о других. Так, в своем понимании счастливой жизни на почетное место он ставит справедливость. Человек должен действовать исключительно и только в том случае, настойчиво повторял Сократ (еще раз напоминаю, речь идет о платоновском Сократе), если то, что он делает, справедливо. В то же время, считает он, человек должен, когда обстоятельства того требуют, проявлять мужество, сдержанность, должное уважение к богам и т. д. Это уже означает абсолютную преданность гарантиям прав других людей, как мы сказали бы сегодня, а также готовность умереть за своих друзей и сограждан, если того потребуют обстоятельства. Его собственное поведение также предполагает непосредственную заботу о благополучии других людей: его философские рассуждения направлены не только на спасение его собственной души – что бы ни означало для него само понятие «душа», – но и на спасение других душ, т. е. душ людей, с которыми он предается философским рассуждениям[23].

19

Платон. Апология. 38А.

20

Особенно по тем из них, что обычно (хотя, возможно, не слишком уверенно) называют ранними: в списках большинства людей непременно будут фигурировать «Хармид», «Гиппий Меньший», «Ион», «Лахет», «Лисид», «Критон» и «Евтифрон», а также «Апология». Другие диалоги, содержащие явственно сократический материал, это «Горгий», «Менон», «Протагор», первая часть «Республики» и, я полагаю, «Пир».

21

Для изучения альтернативных взглядов на Сократа см., например: Ксенофонт «Воспоминания о Сократе» (нравственный авторитет, гуру); Аристофан «Облака» (ученый, опытный публичный оратор); Властос «Сократ – парадоксалист и философ-моралист» и другие сочинения, перечисленные в разделе «Дополнительное чтение», за исключением статьи Пеннера, у которого Сократ предстает философом более сложным и изощренным, чем у автора данного очерка.

22

См., например: Горгий. 466А-468Е; Менон. 77А-78В.

23

«Принимать во внимание точку зрения собеседника» – этот аспект философии Сократа, возможно, особенно заметен в «Критоне» и в «Пире», хотя он очевиден в самой практике сократических бесед.