Страница 10 из 17
Нотр-Дам – это «Наша Богоматерь», и это как будто плач матери. Как будто наша общая мать нас оплакивает, как будто она взывает к человечеству, говорит, что ему пора взяться за ум.
2
Семья
Если жизнь человека представить как книгу, то существование в семье – это всегда большой роман. Личная история может стать остроумным рассказом или драматичной повестью, но только в семье она приобретает объем и полифонию романа.
Великий роман необъятен, как океан: в нем не может быть единственного главного героя. Даже если твое имя вынесено в заглавие, книга не закончится с твоим падением на рельсы. «Все счастливые семьи похожи друг на друга, каждая несчастливая семья несчастлива по-своему», – с первой строки «Анны Карениной» мы оказываемся в середине большой семейной истории, которая не исчерпывается судьбой одной героини.
Так счастливы ли одинаково все счастливые семьи? Пожалуй, все же нет. Но путь к этому счастью всегда один – безоговорочная любовь. Эта любовь нам открывается порой в самых неочевидных поступках. В финале фильма «Брат» герой, прощая старшего брата, говорит: «Ты же брат мой. Помнишь, я сома испугался, а ты смеялся надо мной?» Эти простые слова сродни всепрощающему объятию отца, который прижимает к себе блудного сына на картине Рембрандта.
Так же, как роман – не просто группа персонажей, совершающих некие действия, семья – не группа лиц, собирающихся время от времени по случаю изменения их количества (по остроумному определению Михаила Жванецкого). Семья – это иное состояние нас самих, осознание себя частью чего-то большего, чем наше «я», выход за границы смертного и неуспокоенного эго. Мы продолжаем наших родителей и продолжаемся в собственных детях.
Счастье – это выбор: отдавать, не требуя ничего взамен, прощать, не требуя объяснений, доверять, не проверяя. Почувствовать себя частью дерева, ощутить в себе движение его жизненных соков – от корней до молодых листочков – возможно, единственный доступный нам способ победить страх смерти. Осознать, что этот роман не с нас начался и не нами закончится.
Д. З. Я очень люблю ваши детские стихи. Все мы помним замечательный мультфильм с музыкой Геннадия Гладкова и песню оттуда: «Если видишь на картине…» А мой сын, например, всегда говорит: «Когда я вырасту большой, я буду очень строго воспитывать своих детей». У вас есть прекрасные стихи об этом.
А. К. Когда я буду взрослым,
И это так здорово! Это узнается в любом возрасте. Как вы пишете стихи для детей? Когда вы их пишете, вы представляете себя ребенком?
Вы знаете, это совпало с детством моего сына. Я как бы держал его перед глазами, когда писал стихи. Он говорит: «Что ты, папа, весь день сидишь за столом, как спишь?» – «Это я, дурачок, для тебя пишу». Ну, то есть и для тебя тоже. Сейчас – нет, такие стихи уже давным-давно я забросил, детские стихи больше не получаются. А в свое время они доставляли мне удовольствие. И вот это:
Это замечательно.
Мне самому смешно.
В. С. Я всегда был такой, как сейчас. Я такой родился. Я, наверное, маленький был еще более противный, чем сейчас. Потому что я был кругленький, веселый. У меня не было никогда никаких проблем.
Д. З. Вы были веселый?
Ужасно. И я до сих пор, несмотря на грозный вид, в жизни довольно веселый человек. У нас дома всегда была атмосфера такой любви и такого удивительного душевного комфорта, что мне никогда не надо было придумывать себе никакого спасителя в виде героев книг.
Ведь любая детская книга, конечно, – это глубокое философское произведение. Хоть мы Льюиса Кэрролла будем брать, хоть Астрид Линдгрен. Это всегда некие пласты, некоторое другое ощущение. Но иногда мудрость проявляется в том, чтобы увидеть в глубоких философских произведениях нечто смешное и радостное.
Ты зачастую выбираешь книги из-за атмосферы в семье. Какая атмосфера в семье, такое чтение тебе и хочется привнести в свою жизнь. А у нас в семье очень много читали. Бабушка с дедушкой собрали в то тяжелое время, когда за книгами надо было стоять по ночам, потрясающую библиотеку. И я помню эти бесконечные подписные издания, где было все-все-все. Притом, в отличие от некоторых домов, в нашем доме книги читали. Они не стояли, как фрагменты украшений. И страницы неразрезанные в наших книгах найти было нельзя. Вкус к чтению был.
Д. З. Я не знаю, любимая ли ваша книга «Малыш и Карлсон», но каким было ваше первое впечатление от встречи с этими героями? Ваша мама[21] нам подарила их так же, как Астрид Линдгрен, поскольку мне кажется, что перевод в данном случае совершенно конгениален произведению.
П. Л. Я помню почему-то хорошо, как они вместе с отцом[22] переводили «Карлсона»: это было летом, и надо сказать, что был отпуск, мне было лет 10. Они вдвоем ужасно весело, дико хохотали, и я помню, у меня осталось даже в ушах вот это мгновение, когда придумался «в меру упитанный мужчина в самом расцвете сил», «приторные порошки» и всякие другие их шутки.
Мне кажется, это был еще и плод их любви взаимной. Это был какой-то рассвет их жизни, и поэтому эта любовь, этот искрящийся юмор, эта радость вошла в Карлсона. «Пеппи Длинныйчулок» уже была не такая блестящая и смешная, хотя во всем мире известна как раз в первую очередь Пеппи. Потому что Карлсон-то злой вообще.
Действительно, принято так трактовать Карлсона, что это вроде каких-то вредных советов, каким не надо быть мальчику. Но я уже во взрослом возрасте перечитала эту книгу подробно и поняла, что это потрясающая совершенно философия: Карлсон – это свободное, беззаботное существо, которое выдумывает себе Малыш, застенчивый, трусоватый, мечтающий быть таким же, как Карлсон.
Гениально сказала, точно! Я не думал об этом, но это, конечно, именно так – это некоторая раздвоенность. Карлсон учит его просто жить, быть свободным и не бояться.
21
Мать Павла Лунгина – переводчица Лилианна Лунгина (1920–1998) – перевела на русский язык трилогию о Карлсоне и другие сказки шведской писательницы Астрид Линдгрен.
22
Отец Павла Лунгина – советский киносценарист Семен Лунгин (1920–1996).