Страница 7 из 20
– Яд, – тихо вымолвил Арам. И Саймей понял, что юноша опять замыкается в себе.
– Прости меня, мальчик, – мягко сказал он. – Не пристало мне так мучить тебя, все время напоминая тот страшный день. … Давай пока оставим эти печальные темы. Я благодарен тебе, что ты очистил сей фрукт.
Саймей зачерпнул горсть ягод граната, положил их в рот и прикрыл глаза от удовольствия.
– Не пристало верующему так наслаждаться пищей, – заметил он, прожевав ягоды и выплюнув в ладонь косточки. – Но я не могу иначе, грешен. Знаешь ли ты, Арам, что нет нигде гранатов, вкуснее тех, что растут в стране фарсов? Помнится мне, как впервые пробовал я эту по истине божественную пищу. Мне было шесть, когда привез меня отец в Шалем в паломничество. После многодневного поста желудок мой сводило от голода, и о пище думал я больше, чем о благодати божьей, ожидавшей меня. После того, как я отстоял ночь в Храме, мы вернулись в наши покои, блюда были расставлены по столу и радовали сердце мое. Ох, наелся я тогда! Но после…После отец очистил для меня гранат. И до сих пор помню я тот божественный вкус. Знаешь, что я сделал? – заговорщески улыбаясь, спросил он юношу. Тот так же весело улыбнулся в ответ и помотал головою. – Ночью я пробрался на кухню и съел около дюжины гранатов.
Глаза юноши округлились.
– Как плохо мне было, Арам! – рассмеялся Посланник. – Отец сутки не отходил от меня, обтирая тряпицей, и давая мне насильно рвотный корень.
– Он наказал вас? Ведь чревоугодие – страшный грех! – юноша даже подался вперед, слушая Саймея.
– Нет, – тот помотал головой, отправив в рот очередную горсть ягод. – Он сказал, что я сам наказал себя.
– То было наказание божие, – серьезно сказал Арам.
– Послушай первый урок мой, ученик, – весело сверкая глазами, велел Саймей. – Есть в мире Божие, а есть человеческое. И чаще человек сам наказывает себя за свою несдержанность. И осознание ошибок своих приближает его к Престолу Господнему больше, чем наказание иное.
Юноша задумался на время, а потом серьезно, даже торжественно, кивнул главою. Довольный учеником Саймей опять потрепал его по голове.
– Ладно, Арам, – вставая из-за стола, сказал он. – Много дел у нас, которые не ждут отлагательств. Сегодня после службы вечерней и трапезы мы пойдем с тобою к брату Веспасу. Но, слушай, я не буду сердиться на тебя, если ты решишь остаться здесь. Это все явно слишком тягостно для тебя.
– Прости, но нет. Я не останусь в стороне, – решительно сказал юноша. – Учитель мой был добр ко мне и в душе моей живут лишь светлые воспоминания о нем. И в память о нем, я должен узнать правду о его смерти. …Чего бы мне этого не стоило.
– Ты уверен? – очень серьезно глядя на ученика, спросил Саймей.
Арам уверенно кивнул, даже не раздумывая.
– Ладно, – Посланник немного нахмурился. – Скажу тебе откровенно, Арам. Я собирался брать себе в помощники кого-то из старших братьев, чтобы тебе не доставлять лишних страданий. Но если уж ты так уверен … Но учти. Тебе придется беспрекословно подчиняться мне. А мои приказы могут быть для тебя крайне не приятны.
Юноша еще раз упрямо кивнул, соглашаясь на его условия.
– Что ж, – Саймей еле заметно улыбнулся уголком рта. – Похоже передо мною представитель не только древнего, но и славного рода.
Юноша порывисто поднял взгляд на него, и такая теплота и радость была в его взоре, что Посланник даже растерялся.
– Позже я прошу тебя больше поведать мне о роде твоем, – попросил он юношу, зная, что это доставит ему радость. – Но это в другой день. Сегодня, после встречи с братом Веспасом, мы заново и тщательно осмотрим кабинет учителя твоего. Мы разберем свитки и сложим их обратно, как должно. Боюсь, все время до ночной службы у нас будет занято.
– Я готов, – сообщил ему юноша, убирая блюда.
–Идем, – велел Посланник. – Пока будем трапезничать, я уверен, мы окажемся под пристальным вниманием твои братьев. Смотри и ты за ними. Будет интересно.
И с этими словами Посланник покинул комнату.
Шагая к открытым дверям Храма, Посланник привычно поднял взор на чашу, что была вырезана в камне над входом. Этот символ благодати господней украшал каждый дом его, здесь в общине он был покрыт позолотой, и блестел в лучах святила. В душе Саймея зарождалось ощущение чуда и радости приобщения к нему. Некое почти детское предвкушение встречи с волшебством охватило его, как бывало с ним всегда при вступлении в Храм Пастуха, Истинного Господа нашего. Внутри было сумрачно и прохладно. Каменная кладка стен стойко противостояла духоте, создавая внутри Дома Пастыря ощущение благодати.
Они миновали небольшой узкий предбанник, совершенно лишенный мебели, и от того казавшийся странно пустынным, будто грань, отделявшая мир светский от духовного откровения, таящегося там, в сердце Дома. Посланник окинул взором это пустынное пространство: белые стены, колонны и скудную роспись. Эта часть Храма была предназначена для женщин. Но таковых не было в общине сей.
В родном Визасе, да и во многих провинциях, где доводилось бывать Саймею, особенно в северных землях империи, к женщинам относились терпимее. Бывал Посланник в общинах, где женщин допускали в первые пределы Храма, и где они получали право жить в общине вместе с мужами своими и даже ели в общей трапезной за отдельным столом. Ведь Пастух, Истинный бог наш, допускал разговоры с женами, и если не ровнял их с мужами, то признавал и их право на веру.
Но здесь в стране фарсов такого быть не могло. Слишком велика была здесь сила обычаев предков. Мужи этой страны понимали жен, как вещи, и не оставляли за ними прав. Посланнику такое отношение претило. Он видел в женах красоту, нежность и тепло, которым они способны согреть и постель мужа и душу. Он всегда был ласков с женами. Однажды Феликс даже зло пошутил над ним, сказав, что Саймей мог бы запереть своих наложниц в псарне, и они бы вопили от радости, так как Посланник заботится о них так же, как о своих собаках. В этом была доля истины. Саймей никогда не был жесток ни к женам, ни к животным. Он считал, что недостойно мужа наносить обиду тем, кто слабее.
Миновав всего несколькими шагами первый предел, Посланник с Арамом вступили в алтарный зал. По белесым стенам плясали тени свечей, таинственно блестела роспись позолотой, опоясывая залу, вилась колоннада, в нишах было пусто. Не украшали Храм ни статуи, ни другие изображения Пастуха. Не было здесь и скамей, какие привычно было наблюдать Саймею в Визасе. От пустоты этой Храм казался более суровым и величественным. Но это рождало в душе Посланника некое тревожное чувство, сродни страху перед Истинным Богом, какое и ранее он испытывал в храмах земли фарсской.
Неприятно кольнуло сердце его и ощущение отверженности и чуждости. Посланник рассчитал все так, чтобы войти в Храм перед самым началом службы, и не привлекать взглядов братии. Но надежды его не оправдались. Стоило ему вступить в залу и встать смиренно у колонны, как взоры всех присутствующих оборотились к нему. Именно под этими взглядами и почувствовал он себя чужаком. Одни смотрели на него с завистью, замечая стройное крепкое тело и красивое лицо, другие – с опаской, а некоторые – даже с подозрительностью. Саймей заставил себя мысленно отстраниться от того впечатления, какое испытывал под этими взорами, и принялся сам рассматривать присутствующих.
Арам говорил ему, что в общине много ремов, но то были ремы иные. Ремы страны фарсов – дети завоевателей, смешавшие кровь с народом этой местности, они даже внешне были отличны от Саймея. Им была чужда его осанка воина, оливковый загар кожи, гладко бритое лицо, прямые черные волосы и цвет глаз, похожих на янтарь. Посланник так же отметил, что фарсы, а их тут тоже было не мало, по обычаю своему любого иноземца принимали сурово, ибо слишком сильна была в них память обо всех завоевателях, веками зарящихся на их земли.
Парисам Посланник был ближе всего. Этот народ в строгости нрава своего был близок к фарсам, но более других ценили парисы дух некоего товарищества, воспитанный этим воинственным народом в своих отпрысках. Саймей ценил в них умение принимать противника или друга, как равного в любых условиях их жизни.