Искатели

Из Форт-Ричардсона Мартин с Эймосом поехали на северо-запад. Вскоре они покинули пределы Техаса и добрались до Форт-Силл. В окрестностях Форт-Силл они провели почти две недели, разъезжая по ближайшим индейским поселениям и опрашивая всех, кто попадался им на пути. Они пытались выяснить, к какой ветви команчей принадлежали те воины, что напали на дом Эдвардсов.

Однако никто не мог сообщить им ничего путного про команчей. Никто даже не знал толком, сколько их было на самом деле. Военные в Форт-Силл считали, что их около восьми тысяч, а квакеры из Агентства по делам индейцев — что их не больше шести тысяч. Некоторые же торговцы, регулярно путешествовавшие по территории, заселённой индейцами, полагали, что их целых двенадцать тысяч.

Эймос и Мартин попытались выяснить названия различных племён и ветвей команчей, а также названия их деревень и поселений, чтобы они смогли приступить к планомерным поискам Дебби, и насчитали сначала более тридцати таких названий, но вскоре выяснилось, что и это — напрасный труд. Названия племён и ветвей команчей, а также названия их поселений соответствовали имени их вождя или старейшины. Как только умирал или менялся вождь, менялось и название. Порой уже на следующий год название племени или поселения было другим, и так могло продолжаться до бесконечности. Старые названия сохранялись лишь в устных преданиях и рассказах индейцев, но соотнести их с реальностью было практически невозможно. К тому же разные ветви команчей называли друг друга по-разному. По-разному называли они и те поселения, в которых проживали. В результате получалось, что одно и то же племя могло иметь несколько разных названий, которые при этом постоянно менялись. То же самое касалось и поселений. Разобраться в этом было нереально. И даже само слово «команчи» не имело в действительности никакого отношения к этому племени. Так их когда-то назвал кто-то из белых, кому почудилось, что это слово и есть название племени. Но он, как это часто бывает, ошибся. Сами команчи никогда не называли себя так — они называли себя «немменна», что означало «люди». Но так же называли себя и навахи, и чейенны. Поэтому само название «люди» применительно к команчам было чрезвычайно расплывчатым. Никто не мог сказать о команчах ничего конкретного. Очертания и границы этого племени так и оставались расплывчатыми. Определёнными были лишь враги этого племени, жестокой и бескомпромиссной борьбой с которыми команчи как раз сейчас и занимались.

Единственное, что Мартин и Эймос извлекли для себя полезного — они узнали различные приёмы, позволявшие команчам выживать в суровых условиях прерии. По примеру команчей, они обзавелись высокими, до колен, сапогами из кожи бизона, обшитыми изнутри толстым слоем меха, которые помогали индейцам не бояться глубокого снега и морозов зимой. Они также стали везде возить с собой специальные мешочки из выделанной оленьей кожи, в которых хранили обильно пропитанные жиром кусочки сухого дерева — их индейцы использовали для того, чтобы разжечь костёр, в том числе и в самых тяжёлых условиях. При помощи этого сухого дерева можно было зажечь костёр даже зимой, даже в глубоком снегу, причём искру можно было добыть и путём быстрого вращения деревянной палочки, приставленной к дощечке, то есть обходясь без помощи спичек.

Но вот чего они так и не узнали — это того, что всё время, когда они посещали селения и стоянки команчей, над ними постоянно нависала смертельная опасность. И когда много лет спустя они наконец узнали об этом, сама мысль об этой страшной опасности заставляла их сердца непроизвольно сжиматься.

Они всё время проводили в седле и даже не заметили, как прошло Рождество, и наступил новый год. Мартина больше не мучили его прежние кошмарные видения, и ощущение неизбежной катастрофы больше не охватывало его и не терзало ему душу. Непереносимая боль от потери самых близких людей тоже как будто притупилась — он уже почти примирился с мыслью о том, что их уже нет, и что он больше никогда их уже не увидит. Не увидит больше никого... за исключением разве что лишь одной маленькой девочки, ради которой они, собственно, и пересекали из конца в конец бескрайние просторы прерии. Но её нигде не было, а они уже совсем пообносились, замёрзли и измучались. В конце концов им ничего больше не оставалось, как повернуть обратно к дому, от которого их теперь отделяли целых триста миль.

Была глубокая ночь, когда впереди неожиданно мелькнул слабый огонёк. Это был свет, который лился из окна дома Мэтисонов. Судя по расстоянию, которое их отделяло от него, до дома оставалось ещё часа два езды. «Люди на лошадях верхом зимой — самые несчастные люди на свете, — пронеслось в голове у Мартина Паули. — Им приходится бесконечно и в полном одиночестве продираться сквозь холод и тьму, страстно мечтая о тепле и свете, которые кажутся такими далёкими, такими недостижимыми». С каким бы удовольствием Мартин оказался сейчас в тёплом, защищённом от снега и холода доме, среди света и тепла, оказался бы среди других людей...

Но по мере того, как они всё ближе подъезжали к дому Мэтисонов, сердце Мартина начинали всё больше глодать страх и сомнения. С одной стороны, Мэтисон должны были уже давным-давно получить его письмо, в котором он сообщал им о смерти Брэда. Но что, если письмо вдруг по каким-то причинам не дошло до них, и они по-прежнему считали своего сына живым?! А ещё хуже было бы, наверное, если бы, узнав из письма о гибели Брэда, Мэтисоны обвинили бы Мартина в косвенной причастности к его смерти. Мысль об этом мучительно терзала душу Мартина Паули.

Да и сами они после стольких месяцев блуждания по ледяной пустыне выглядели отнюдь не лучшим образом. Лошади, на которых они сейчас тряслись, представляли собой донельзя измождённые клячи. Сами же они внешне походили на обросших грязной щетиной бродяг. Но если огромная борода и длинные взлохмаченные волосы Эймоса придавали ему некоторое сходство с ветхозаветным пророком, то жидкая неровная бородёнка Мартина делала его вид весьма отталкивающим. К тому же у него постоянно текло из носа, кожа на шее была выжжена безжалостным загаром, а руки с донельзя потрескавшейся и тёмной от въевшейся грязи кожей напоминали лапы стервятника.

— Нам повезёт, если они не выстрелят в нас, едва только завидят наши чудовищные силуэты, — хрипло произнёс Мартин. — Чёрт, таким, как мы, нельзя переступать порог ни одного приличного дома!

Эймос кивнул, соглашаясь с ним, и ещё издали принялся громко выкрикивать: «Это мы! Это Эймос и Мартин! Это мы!». Он стремился сделать всё, чтобы их появление не стало для Мэтисонов неприятной неожиданностью.

Сложенный из крупных брёвен, дом Мэтисонов был возведён в архитектурном стиле, характерном для южных штатов, — он состоял из двух отдельных строений под общей крышей. Между этими двумя строениями был оставлен узкий, так называемый «собачий», проход. Здание слева от этого прохода служило кухней. В правом же здании находились спальни. Сам Мартин никогда не был в этом здании и не знал, что там находится.

Два других сына Аарона Мэтисона, Эбнер и Тоуб, выскочили из дома с зажжёнными лампами в руках. Увидев Эбнера, Мартин Паули испытал невольный шок. У Эбнера были точно такие же светло-голубые глаза, как и у Брэда, и такая же чистая кожа, к которой, казалось, грязь просто никогда не приставала. Несколько секунд потрясённому Мартину казалось, что перед ним возник сам Брэд.

Братья Брэда ничего не спросили про своего покойного брата. Эбнер просто сказал:

— Входите. Не думайте о своих лошадях — мы сами их расседлаем. Отец ждёт вас.

Мартин вошёл в дом. На кухне ничего не изменилось. Глаза Мартина обежали все предметы. Всё стояло на месте в точно таком же положении, как и всегда. На деревянных колышках висели до блеска начищенные медные тазы и сковородки.

Аарон Мэтисон подошёл к Мартину и взял его за руку.

— Мартин, — сказа он, — спасибо за письмо, которое ты написал.

На кухню вошла миссис Мэтисон. Она обняла Мартина и надолго застыла в таком положении, сжимая его, точно он сам был её сыном.