Второе рождение

— Это?! — удивился полицейский.

Схватила бутылку из рук тётки, аккуратно вылила часть в рот. Индикатор запаса питания сразу переехал в "плюс". Вместе с ним ушли остатки паники. Наконец-то спокойно разглядела его погоны и нашла картинку в телефоне.

— Увы. На службе испортить желудок — легко. Следите за своим здоровьем, лейтенант. Вы же записали мои показания?

— Конечно. Лишнее я сотру, — закивал он. — Простите ещё раз.

— Ничего, лейтенант. Бывает.

* * *

Пришла домой и плюхнулась на диван. Страшно подумать — что было бы, если бы не титановая черепная коробка. Старательно ощупала голову. Вмятин — кажется — не осталось. Но осталась память о страхе. Страхе глупо умереть от голода. И просто — о страхе умереть. Какими же глупыми и жалкими сразу стали все прежние мысли о том, чтобы самой уйти из жизни.

— Не дождётесь, — сказал сама себе вслух. Встала, подошла к окну и посмотрела на хмурый день. В такие дни даже работы на мойке меньше — многие не посылают машины на мойку, ожидая дождя. Поэтому и начальник спокойно воспринял, когда позвонила. Представила себе, что могла бы больше даже этого не увидеть — и словно мороз прошел по коже. А потом подумала о тех двух девушках, которых этот гад оставил лежать в тёмном переулке. Сразу нахлынула и злость на него, и жалость к ним. А ещё — гордость за то, что сумела его поймать. Как говорится — с поличным. И набрала мамин номер.

— Привет, мам. Как твои дела?

— Надька, ты куда пропала опять?

— Ой, вся в делах. Сейчас только с задержания.

— Чего?!

— Преступника ловили, мам. Вот не зря я тренировалась, физподготовочка пригодилась.

— Надька, ты с ума сошла! Я думала — ты в отделении будешь тихо сидеть, а ты что — по бандитским местам шастаешь? Ты обо мне подумала? Я же теперь спать не буду!

— Мам, не переживай. Я была в полной безопасности. Просто немного пришлось его подержать. Он почти не сопротивлялся.

— Ой, Надька, я обрадовалась, что ты поумнела, а у тебя шило в попе не ржавеет. Тебе что — в кафе не сиделось?

— Мама, с кафе покончено.

— Вот была ты непутёвой — непутёвая и есть.

— Хочешь — уволюсь?

Мама умолкает ненадолго.

— Надь, так какое у тебя звание-то?

— Мам, ну какое тебе звание в двадцать лет? Я же не в армии. Вот если бы я в армию пошла…

— Надька! Какая тебе ещё армия?! Хочешь на какую-нибудь войну попасть? Хочешь меня в могилу свести? Лови своих жуликов и не вздумай дёргаться! Чего удумала! Армию ей подавай!

— Обещаю — никакой армии.

— Ох, Надька — смотри у меня. Ты обещала. Всё. Пока.

— Мам!

— Что ещё?!

— У меня дежурство через день. Приготовь мои зимние, чтобы я приехала, схватила и сразу уехала. По-другому я сейчас не успеваю.

— Ладно, — ворчит мама. — Приготовлю.

* * *

Тихий осенний вечер. На улице ещё светло, под ногами шуршат листья. Можно спокойно идти и размышлять о своих талантах. Вернее — об их поиске. Потому что пока за собой особых талантов не обнаружила. И даже с желаниями как-то туго. Раньше желания были простые. Спокойная работа, хороший парень, со временем — семья… А теперь даже непонятно — чего хотеть. Остановилась и посмотрела вдаль.

— Мяу, — тихо раздалось у ног.

Посмотрела вниз. Молоденькая кошечка глядит просяще. Но дать ей нечего. Присела, чтобы погладить. Но прикосновение кошечке не понравилось — и она убежала. Стало совсем грустно. Машинально дошла до дома, переоделась. В углу стоит раскрытая сумка, в которой привезла зимние вещи. Когда разбирала сумку — на дне нашла свои старые варежки. Наверно — мама бросила их туда случайно. Привет из детства. Оно ушло. Все эти вещи — привет из прошлого, которого уже нет. И надевала их девушка, которой больше нет. Нет больше ни этого лица, ни этих рук. Заплакать нечем. Есть искусственные руки, которыми можно закрыть ненастоящее лицо и сидеть неподвижно. Так — не шевелясь — и набрала номер в телефоне.

— Внимаю.

— Димочка, поговори со мной. Пожалуйста.

— Надя, что с тобой? У тебя… Что случилось?

— Димочка, ты знаешь, что со мной случилось. Поговори со мной. Пожалуйста.

Он молчит несколько секунд, а потом спрашивает:

— Хочешь — я приеду?

* * *

Такси остановилось у самого подъезда. Торопливо тронул телефоном терминал оплаты, добежал до подъезда. Еле дождался, когда лифт поднимет на верхний этаж. Надя открыла дверь. Одета по-домашнему. Отступила на шаг, впуская. Вошел и захлопнул дверь за собой.

— Поговори со мной, — просит она тихо.

Погладил её по голове. Она резко подняла взгляд и обняла. Прижавшись щекой к её щеке, шепнул на ухо.

— Надь, всё хорошо. Не плачь.

— Я… Разве я плачу?

Провёл пальцем под её сухими глазами и тихо повторил:

— Не надо плакать. Улыбнись.

— Димочка, почему я не встретила тебя, когда была живой?

— Потому, что ты была совершенно другой. Мы не могли встретиться раньше.

— Но тогда я была. А теперь меня нет.

— Ты есть. Ты живёшь, ты работаешь. Ты…

— Машины тоже работают, но они не живут.

— Машины не звонят другу вечером с просьбой с ними поговорить.

Она утыкается лицом в плечо и тихо спрашивает:

— Димочка, я дура?

— Ты в курсе, что по латыни "дура" — значит твёрдая?

Она поднимает голову и уже с улыбкой спрашивает:

— Я — твёрдая дура?

— Надь, есть поговорка: некоторые бабы дуры не потому, что они дуры, а потому — что они бабы.

— Ты это к чему? По-твоему я — баба?

Поправил ей волосы.

— К тому, что ты осталась женщиной.

— Тогда сделай мне ребёнка.

Пришлось подумать, прежде — чем ответить. Начал полувшутку.

— Надь, после твоей болезни это опасно. Моя тётка тоже переболела в молодости и с тех пор не могла иметь детей. Но живёт — и радуется.

— Но она замужем?

— Нет.

Надя задумывается.

— Выходит — она такая же?

— Выходит так. И таких много.

— Димочка, мне их жалко.

— Надь, ты добрая. Это хорошо. Всё будет в порядке.

Она молчит. Подождал немного — и спросил:

— Надь, тебе лучше?

— Спасибо тебе. Хочешь… Ой… Я даже не знаю — что тебе предложить. У меня ничего нет.

— Всё в порядке.

* * *

Зима — как обычно — пришла неожиданно. На календаре — ноябрь, а в городе уже первые сугробы и первые аварии машин, хозяева которых не позаботились о зимней резине. Впрочем — сама с виду ничем не лучше. Лёгкие ботиночки и тонкие чулки совсем не защищают ноги от пока ещё лёгкого — но всё же мороза. Но такой морозец механическим ногам ни по чём. Зато в самодельной вязаной шапочке и толстом свитере, надетом под куртку — тепло и уютно. На остановке встретила девушку, одетую похоже — и едва удержалась, чтобы не поворчать на неё вслух. Её худенькие ножки наверняка мёрзли.

Остановилась перед светофором. Дорога ещё не почищена, но поток машин движется довольно быстро. Подумала о том, что автопилотам — наверно — всё равно. На другой стороне улицы перед переходом ждёт какой-то дядька. Видно, что он торопится: то глянет на часы, то на приближающиеся автомобили. Самой спешить в свой выходной некуда, а у него, наверняка, рабочий. В конце концов дядка не выдерживает — и бросается вперёд. И тут же, подскользнувшись, падает. Маленкая красная Реношка, которую сразу узнала, виляет в сторону, стараясь его объехать. Её заносит — и бросает на встречную. Раздаётся удар. Прокрутившись на дороге, помятая красная машинка замирает. В нескольких метрах от неё останавливается ударивший её небольшой грузовичок. В ужасе подбежала. Передок старой знакомой сильно разбит. На неё больно смотреть. Подумала о том, что сама пережила худшее. А потом заметила, что салон не пуст. На "водительском" месте сидит девушка с волосами, окрашенными в фиолетовый и синий цвета. Перед ней сдувается подушка безопасности. Девушка удивлённо оглядывается. Подбежала и попыталась открыть дверь. Дёрнула за ручку. И поняла, что дверь зажало. Дёрнула сильнее — и ручка осталась в руке. Сидящая в машине заметно начинает паниковать. Стараясь ей помочь, ударила в стекло — и стекло рассыпалось мелким крошевом. Ухватилась за открывшийся проём и рванула. С первого раза ничего не вышло. Упёрлась ногой в маленькую заднюю дверку — и дёрнула снова. Дверь открылась так резко, что пришлось повиснуть на ней — чтобы не упасть в снежную кашу.