Второе рождение

— Как — собрали… — опешил парень так, что перестал дёргаться.

— Как куклу собрали — понял?! Мне теперь до конца жизни вместо шампусика солярку пить придётся! Вместо пироженки — редукторное масло! А ты за какие-то ноги разорался, сопляк!

— Ты что, мать твою — робот? Вы что мне тут — в утешители бота подсовываете?!

— Заткнись, дубина! В башке я всё ещё живая! Понял?! Только голова обгорелая жила, да сердечко стучало! И я не рыдаю, что жопа сгорела! Новую ещё лучше сделали!

— Что — в натуре?

— Нет, в одежде. В натуре я только купаюсь.

Парень молчит. Надежда выпрямляется и подмигивает:

— Вот придёт сюда знакомая татуировщица — она тебе ещё не такое расскажет. У неё рука железная, и половина башки. Довольна, как слон.

Парень поводит плечами и просит.

— Док, отстегни ремни. Жопу почесать. Она хоть цела?

Приходится заверить:

— Главное цело. Слегка поцарапано, но до свадьбы заживёт.

И уже не ему:

— Надь, спасибо тебе огромное. Дальше у нас мужской разговор.

— Ой, что бы вы, мужики, без нас делали? — усмехается Надежда через плечо, уходя.

— Вымерли бы, как мамонты, — соглашается немолодой пациент, закидывая непослушную ногу на кровать. Вот как тут не пожалеть, что скоро придётся Надюшу выписывать?

* * *

Захотелось выйти в город. Просто так. Не то, чтобы что-то нужно. Но с тех пор, как ноги стали слушаться — в больничном дворе уже тесно. Куда и зачем идти — ни малейшего понятия. Даже навигатор, загруженный в телефон и предлагающий кучу возможностей, ответа не даёт. Где пообедать, где выпить кофе, где подстричься… Зачем теперь это всё? Неподалёку есть антикафе. Всегда смешило это название. Ассоциировалось с туалетом. Пойти туда? А что надеть? Может быть — не стоило так уж отговаривать маму приехать, кое-что из старых вещей наверняка удалось бы натянуть. А пока есть только одежда для пробежек. Не надевать же — в самом деле — полицейский китель. Хоть медсестра и умудрилась его отчистить. Почти дочиста. Повертелась перед зеркалом в одежде для пробежек… И переоделась. В другой костюм.

Странное дело. Никогда не боялась ходить по городу, а тут вдруг заробела. Остановилась перед воротами и уставилась на них, будто известное животное шерстяной породы. Кто-то тронул за локоть.

— Подскажите — как пройти на остановку?

Обернулась. Спрашивает женщина лет шестидесяти. На открытой в навигаторе карте видны две синие отметки с силуэтом автобуса.

— Ммм… Вам нужно пойти налево, вдоль забора больницы, потом снова налево — и увидите остановку.

— Спасибо, милая. Хорошей тебе службы.

Проводила её взглядом, сохранила в навигаторе точку — чтобы на обратной дороге не заблудиться — и неторопливо пошла. Спешить некуда, разряжать батарею раньше времени — незачем. Навигатор показывает, что неподалёку какая-то вода. И верно — стоило обойти длинное белое здание — показалось небольшое озеро. Навигатор показывает, что по озеру проходит граница двух городских районов. Задержалась у воды. Женщина тянет маленького мальчишку за руку.

— Пойдём домой. Хватит играть.

— Мама, я не пойду! — истошно вопит мальчик.

— Будешь упрямиться, отдам тебя тёте-полицейскому.

— Ну и отдавай! Она класивая!

Приходится пригрозить:

— Тех, кто плохо себя ведёт — полиция наказывает. Знаешь — как больно полиция наказывает? А тех, кто хорошо себя ведёт — берут в полицию работать.

— Тётя, а меня возьмут в полицию? Я хочу с Вами.

— Если будешь слушаться маму и хорошо себя вести. Тогда возьмут.

Малыш перестаёт упираться и, шмыгая носом и оглядываясь, уходит вслед за мамой. Сама же сделала для себя вывод:

— А вот меня в полицию не возьмут.

* * *

В антикафе оказалось тихо и пусто. Просто зайти и посидеть — уже стоит денег. За час не такие уж большие деньги, но входящая в оплату чашка кофе не радует. Села за столик и принялась осматривать выдержанный "под старину" интерьер. С как-бы потрескавшейся краской и старыми лампами в тканевых абажурах.

— Вы отдохнуть или по службе? — на всякий случай уточняет официантка. Никакой особой формы на ней нет — просто обычная одежда с бейджиком.

— Отдыхаю.

— Вам приготовить кофе?

— Спасибо, не нужно.

— У нас бесплатный вай-фай, но есть занятия интереснее. Рекомендую ознакомиться с нашей афишей.

Взяла поданное меню. Первая строка — всё та же. Цена за час, с включённой в цену чашкой кофе. Можно сыграть в настольный футбол, почитать книгу, просто посидеть. Загрустила, просматривая список пирожных. Отдельный лист — мероприятия по вечерам. Вечер стихов, вечер бардовской песни, встреча с участником боевых действий, снова литературный вечер. На всякий случай сфотографировала лист и привязала фото к карте. Официантка удалилась за стойку и включила негромкую музыку. Улыбнулась — узнав голос Марианны. Той самой, из соседней палаты. Откинулась в кресле, прикрыла глаза. Поставила в будильнике сигнал, чтобы случайно не разоспаться, и погасила экран. Марианна мягким голосом поёт какую-то песню на испанском. До слуха донеслись тихие шаги, а потом кто-то негромко проворчал:

— Солдат спит, а служба идёт.

Пришлось приоткрыть глаза и негромко пояснить:

— Я тут рядом на лечении.

— Понятно, — кивает парень. — А мне завтра на дежурство.

Приложила палец к губам.

— Ни слова о работе.

* * *

Глава 5

— Наденька, нужно быть осторожнее. Не забывайте, что порезы теперь сами не затягиваются.

Страшно смотреть на собственную руку. Медсестра укоризненно болтает, заклеивая искусственную кожу на пальце. Порез был глубокий — и в нём увидела желтый пластик с просвечивающими волокнами белой ткани. Одно дело — когда рассказывают, что он там есть, и совсем другое — увидеть. Похожий пластик видела на свалке — внутри разбитого радиоприёмника.

* * *

Надежда сидит напротив, глядя в сторону, и молчит. Очень трудно понимать её, когда она замыкается в себе.

— Надежда, скажите прямо — Вы не готовы к разговору?

— Андрей Васильевич, я сама не знаю.

Улыбнулся:

— Хорошо, давайте выясним.

Она поворачивает голову. Движение естественное, совсем не такое, как любят показывать в фильмах о киборгах.

— Надюша, я сегодня не буду Вас утешать. Это трудно, да и ни к чему. Мне кажется — Вы уже достаточно освоились…

— Со своей смертью?

— Вы считаете, что умерли?

Она протягивает руку.

— А я похожа на живую?

— Да. Очень.

— А если пощупать?

— Надя, если оценивать по холодным рукам и ногам — большинство наших пациентов мало отличаются от Вас. К сожалению, это так.

— А я такая вся.

— Вы помните первые дни, когда Вы очнулись после… После пожара?

— У меня не настолько дырявая память, Андрей Васильевич.

— Сейчас ведь вам лучше, чем тогда? Подумайте прежде, чем ответить.

Она опускает глаза и шевелит рукой.

— Тогда я не знала, что произошло со мной.

— Вы понимали, что с вами что-то не в порядке?

— Я радовалась, что жива, но боялась, что стану страшной.

— Вас обрадовало, что эти страхи не оправдались?

— Да, но…

— Представьте, что было бы иначе. Например — Вы бы остались с отталкивающей внешностью. Хотя — нет. Для Вас альтернативой было только место на кладбище.

— Вы хотите, чтобы я сравнивала с худшим?

— Недавно я ворчал на жену, что она положила мало бурака в борщ. А потом вспомнил, как однажды пришлось выживать в горах. Двое суток на одной воде. И сразу борщ показался вкуснее.

— А если бы она вместо борща налила Вам машинного масла? Оно бы тоже показалось вкусным?

— Вам показать Ваше фото, когда Вас доставили сюда? Я врач, но даже мне трудно смотреть на него. Но Вас — к счастью — не может стошнить.

— Не надо. Мне говорили…

— Вспомните того десантника, которого Вы помогли успокоить. Он во многом похож на Вас.

— Чем же?

— Для него была страшным ударом потеря ног. И он обвинял в этом нас, поскольку не помнил произошедшего между взрывом и тем, когда очнулся в палате. После установки протезов он был готов расцеловать весь мир.