Шоссе в никуда

Последние одиннадцать месяцев Лунин гулял в парке ежедневно, вне зависимости от того, успела ли Юленька высказать ему свое неодобрение. Он гулял не один. Прохожие часто бросали взгляды на Илью и его спутницу, а некоторые даже оборачивались им во след. По мнению Лунина, они и вправду превосходно смотрелись вместе. Высокий, немного полноватый мужчина средних лет, размеренно шагающий по узким аллеям парка и семенящая рядом с ним миниатюрная белоснежная собачонка. Рокси, а болонку звали именно так, тоже была обществом своего спутника вполне довольна и как правило не стремилась далеко отбегать от потертых кроссовок сорок четвертого размера и торчащих из них ног майора следственного комитета.

Лунин считал Рокси красивой, сама Рокси полагала, что она великолепна. Ее круглые черные глазки смотрели на каждого оказавшегося поблизости в ожидании очередной порции непритворного умиления, которое можно было обменять на благодарное тявканье в ответ и снисходительное покачивание маленьким синим бантиком, украшавшим лохматую голову собачонки.

Из всех, кого знала Рокси, да и из всего круга общения Лунина только один человек не разделял общих восторгов. Это была Юленька. Когда одиннадцать месяцев назад Лунин принес домой подобранную им на пути из Засольска болонку, Юленька долго молча разглядывала маленькую собачонку с грязной, спутавшейся в колтуны шерстью и обрывком ленты на голове, изначальный цвет которой определить уже не представлялось возможным.

– Ну то что это существо надо помыть, я понимаю, – наконец изрекла Юленька, – непонятно другое. Где ты этим собираешься заниматься?

– Так а что, ванная же свободна, – растерянно пробормотал Илья.

– Ванная? Наша ванная? – искренне удивилась Юленька, – в которой я моюсь? Лунтик, ну ты что? – Юленька холодно улыбнулась, – скажи, что ты шутишь.

Лунин тяжело вздохнул, как делал всегда, когда сказать ему было нечего. К счастью он вспомнил про лежащий без дела на балконе большой пластиковый тазик. Этот тазик был куплен еще пару лет назад, когда, к удивлению Ильи, Юленька заявила, что некоторые детали ее гардероба ни в коем случае нельзя стирать в машинке, и она намерена делать это собственноручно. Таз был незамедлительно куплен, а еще через пару дней, после того как Юленька поняла, что ручная стирка, так же, как и другие виды работы руками ей категорически противопоказана, занял подобающее ему достойное место на балконе, куда Лунин выходил курить вечерами.

Мытье в тазе заняло гораздо дольше времени чем ожидал Лунин, ему несколько раз пришлось менять воду, выливая темную жижу в унитаз. За время хождений из ванны в туалет Илья несколько раз ухитрился расплескать грязную воду в коридоре, чем вызвал еще большее неудовольствие супруги. Зато Рокси перенесла водные процедуры безропотно, Илья даже пришел к выводу, что они доставили ей удовольствие. Сам же он, после того как болонка высохла пришел к выводу, что более очаровательного создания в жизни не видел и хотел было поделиться этой мыслью с Юленькой, но в последний момент сдержался. Он не знал, что именно его остановило, но в голове почему-то крутились слова из то ли из старой сказки, то ли из не такого старого голливудского фильма. «Я ль на свете всех милее…» Что было плохого в этой фразе, Илья вспомнить не мог, но почувствовал таящуюся в ней угрозу и в очередной раз промолчал.

Она сделала это первой. Устремившись вниз с высоты около полутора километров, она неслась к земле все быстрее, но затем начало сказываться сопротивление воздуха и скорость падения стабилизировалась. Падать оставалось еще около тысячи метров, чуть больше минуты, если измерять высоту временем. Чуть больше минуты жизни, а затем всё – небытие. Те, кто полетят за ней, причем не сразу, чуть позже может быть минут через десять, им повезет больше. Веселой гурьбой, шумными дождевыми потоками они побегут по черному, блестящему асфальту, заполонят свежевыложенные тротуарной плиткой дорожки, газоны, размоют протоптанные любителями срезать путь тропинки. Но все это будет не с ней. Она первая, а первые всегда погибают. Быстро и почти бесследно. Возможно там, на стремительно приближающейся земле никто и не заметит ни ее появления, ни ее гибели. Лететь оставалось всего несколько метров, хотя, кто же измеряет остаток жизни в метрах?

Большая, холодная капля с силой щелкнула Рокси по носу. От неожиданности собачонка подпрыгнула на месте и звонко тявкнула.

– Что, птичка капнула? – рассмеялся Лунин.

Еще одна капля скользнула по его щеке. Илья задрал голову и наконец заметил то, на что остальные, не столь поглощенные размышлениями любители вечерних прогулок обратили внимание еще минут десять назад. Не желая попасть под проливной дождь, они один за другим потянулись к выходам из парка, тихо исчезая посреди вечерней городской серости. Лунин и Рокси оставались в парке одни. Они оба замерли, задрав головы к небу и глядя на огромную, черную тучу, нависшую прямо над ними словно неведомое, но несомненно опасное чудовище. Высоко в небе налетевший порыв ветра заставил черного зверя содрогнуться и открыть глаза. Какое-то время зверь видел под собой лишь безликое серое месиво, затем начал различать квадраты кварталов, рассеченные перпендикулярами узких улиц, пытающиеся казаться высокими, но такие ничтожные с его точки зрения многоэтажки, людей, трусливо спешащих укрыться от его взгляда в своих тесных бетонных саркофагах. Наконец, он увидел смотрящих прямо на него Рокси и Лунина. На мгновение взгляды их встретились, а затем зверь обрушил на них потоки своего гнева.

…

– Ты, что, Илюша, болеть удумал? – ласково поинтересовался Хованский, – так это зря. Не время сейчас, совсем не время.

– Да? И сейчас тоже? – оглушительно высморкавшись, Лунин спрятал носовой платок в карман.

– Сейчас особенно, – Дмитрий Романович выбрался из своего огромного, внушающего не меньшее уважение, чем не так давно полученные им генерал-майорские звезды на погонах, кресла и подошел к окну, – ты глянь погода какая! Я вот смотрел утром прогноз, у нас сегодня днем теплее чем в Крыму будет. В Крыму! – Дмитрий Романович ткнул указательным пальцем куда-то вверх, очевидно показывая, как высоко находятся позиции Крыма в его личном погодном рейтинге в сравнении с родным Среднегорском, – а ты болеть собрался. И чего вдруг?

– Так ведь дождь вчера был, вечером, – с неохотой начал объяснять Лунин, – а мы с Рокси в парке гуляли. Пока до дома добежали, так уж оба промокли. И теперь, вот, – он сконфуженно замолчал.

– Что, вот? – обеспокоился Хованский, – Рокси ты тоже застудил?

– Вроде нет, – Илья неуверенно пожал плечами, – с утра была бодрая, и нос холодный, я проверял.

– Проверял он, – проворчал Дмитрий Романович. – своим носом можешь хлюпать сколько хочешь, главное на меня не чихай. А Рокси чтоб берёг, понял?

– Да понял, Дмитрий Романович, не беспокойтесь, – Лунин невольно расплылся в улыбке.

Несколько раз, гуляя с Рокси по городу он встречал Хованского. Полковник, а ныне свежеиспеченный генерал-майор был страстным собачником. Правда долгие годы он, как и положено мужчине, а в особенности мужчине, облеченному властью и персональным кабинетом, Дмитрий Романович полагал, что любви и внимания заслуживают лишь собаки сильные и крупные, наглядным подтверждением чему служила жившая у него уже много лет овчарка по кличке Рокки. Это был уже третий Рокки в жизни Хованского. Первые два уже благополучно скончались от старости, но любовь к имени героя, которого Хованский, молодой боксер-перворазрядник увидел в далеком году Московской олимпиады, когда родители одного из однокурсников привезли из заграничной командировки видеомагнитофон, никуда не исчезла.

Встретив первый раз гуляющего с Рокси Лунина, Хованский и Рокки уставились на болонку одинаково пристальным и, как показалось самому Илье, несколько людоедским взглядом. Как именно людоеды смотрят на маленьких беззащитных болонок Лунин точно не знал, но в голове появилась именно такая ассоциация. Неожиданно Хованский присел на корточки и, протянув руку к болонке, почесал ее за одним, а потом за другим ухом. Довольная Рокси завиляла маленьким хвостиком, а великан Рокки, не подпускавший ни к себе, ни к хозяину других собак вне зависимости от их породы и пола вывесил из оскаленной пасти длинный розовый язык и шевельнул ушами, выражая явное одобрение действиям Хованского.