Страница 7 из 36
Теперь подожду. Он будет приходить в себя, надо придержать его, а то еще вторично удавится петлей. Очухивается Болотин не скоро, с минуту еще приходит в себя, да и то после того, как я хлопаю его по щекам и брызгаю водой в лицо. Крупная волна проходит по телу, дрожь настолько сильная, что ножки кресла стучат по полу. Болотин с шумом втягивает и себя воздух, открывает глаза, вначале глядит бессмысленно, потом на лице его читается самый настоящий животный ужас.
— Ага, — говорю я. — С приездом, пассажир. Будем беседовать, Болотин. Мы с тобою вдвоем, и нас, как сказано в романсе, не видел никто. Если ты хочешь еще немножко пожить, то расскажешь мне все, что знаешь. Я задаю вопросы, ты отвечаешь. И только в такой раскладке, если хочешь сохранить здоровье.
Я вынимаю из-за пазухи стальную палочку. Щелчок — и палочка становится вдвое длинней, из нее выскакивает тонкое обоюдоострое лезвие.
— Вот, — медленно подношу лезвие к его подбородку. — Особенно запугивать не хочу, чтобы ты преждевременно не загнулся со страху, но глотку вскрою в полсекунды. Однако сделаю это только в том случае, если ты уж слишком будешь упорствовать в молчании. Мне ни к чему дарить тебе такую почти что геройскую смерть. Я дам тебе возможность умирать долго, мучительно и некрасиво. Острие впивается ему в подбородок. Болотин пытается отпрянуть, но только сильнее вдавливается в спинку кресла.
— Что тебе надо? — хрипит он.
— Идею с воровством и продажей лекарств Семергей подал ты?
— Она сама мне предложила.
— Не лги, — я резким тычком вонзаю лезвие в спинку кресла рядом с плечом Болотина, так что разрезаю рукав свитера. — Семергей сдала тебя с потрохами. У тебя выход на аптечный склад, у тебя знакомые в аптекоуправлении, ты бывший провизор, идею ты вынашивал наверняка давно, а года два назад все это дело и раскрутил. А крутится оно вокруг больничной аптеки, где у тебя давняя подруга, некая Фойгель Ирина Владимировна, распоряжается выдачей. Семергей по должности положено составлять заявки на получение медпрепаратов, и том числе и наркотических средств. Вот наркотиков-то она и получала из аптеки в несколько раз больше, чем необходимо, на целую роту наркоманов хватало. Вместо пустых ампул Семергей сдавала стекляшки из-под чего-нибудь безобидного, только надписи на них стирала. Еще она в терапевтическом отделении вместо промедола колола димедрол и анальгин, а промедол уходил опять же к тебе. Ключи от шкафа А хранятся у Семергей и Черныша, твоего знакомого и по совместительству любовника Семергей. Ты-то все эти тонкости знаешь куда лучше меня. Ну, все сходится?
Болотин молчит. Я встаю и резко бью его ногой. Удар носком тяжелого альпийского ботинка приходится чуть повыше челюсти, в щеку, слышится хруст. Полнокровное лицо Болотина мгновенно бледнеет. Как бы не окочурился, гад!
— Слушай, подонок, я же тебе обещал определенное количество здоровья в обмен на информацию. А получается наоборот — я рассказываю, ты, дерьмо, благосклонно внимаешь. У тебя расчеты с Фойгель за несколько месяцев. Ты Семергей таким образом контролировал. Ты понимаешь, что будет с тобой, если эти расчеты попадут к твоему покровителю Польшину в виде второго экземпляра? Он же поймет, что ты его надувал. Он тебя на части изрежет — руками Штогрина, конечно.
— Что я должен сказать? — сдавленно произносит Болотин.
— В начале этого года у них там, в больнице, «прокол» случился: какая-то врачиха случайно в их «кухню» влезла. Живо вспоминай, что дальше было!
— Семергей сразу мне сказала.
— А ты так же оперативно посоветовался с Польшиным?
Он кивает.
— И что с той женщиной стало?
— Не знаю. Он кого-то послал к ней разобраться.
— Врешь, подонок, — я бью его наотмашь в правую бровь и скулу. Шершавая перчатка рвет кожу, бровь мгновенно вспухает багровым рубцом и начинает кровоточить. — Ты Ярмолицкого, наркаша этого, ему подставил!
— Он сам приказал так сделать. Это он все… — Кровь тонкой струйкой сбегает по скуле, глаз Болотина начинает заплывать.
— Кого он послал вместе с Ярмолицким? Штогрина?
— Нет. Винокурова, кажется.
— Кажется, или в самом деле Винокурова?
— Да, его.
— Кто такой Винокуров?
— Ну, он вместе со Штогриным.
— Чем он занимается, где живет?
— Где живет, точно не знаю. На Мироновке где-то… Каратэ он преподает в спортшколе, что ниже Центрального рынка. В той школе легкоатлетический манеж.
О других он говорит много и охотно. Но ведь я именно это и хотел узнать — кто. Удивительно устроено это двуногое животное. Вот сидит Болотин, такой элегантный и самоуверенный доселе, с такими выбритыми до синевы, глазированными пухлыми щечками, а теперь одна щечка вспухла, пара зубов расшаталась или раскрошилась, глаз закрылся, и поет Болотин соловьем. Попробовал бы я эффект такого пения вызвать тем, что говорил бы ему «вы», задавал корректные вопросы-уловки. Подчиненные товарища Берии все-таки добивались успеха с наивысшим КПД.
— Как вы убрали Ярмолицкого? Кто его вывез?
— Я только за рулем сидел. А так вообще-то его везли Штогрин и Винокуров. Они мне сказали, я повез.
— Вы его бросили в леске и сразу уехали?
— Нет, на следующее утро пошли посмотреть.
— И?..
— Он уже готов был.
— И что сказал Штогрин?
— Что сказал? Не помню… Кажется, вроде того, что все, мол, с концами.
— Семергей и Черныш об этом не знали?
— Ну, как… Они знали, конечно, что эта… женщина умерла. Только ведь ее Ярмолицкий убил. А Ярмолицкий им зачем? Не знаю, может, и догадывались.
Я встаю, выхожу в прихожую, неторопливо вскрываю телефонную розетку, действуя клинком вместо отвертки. Вынимаю оттуда микрофон. Потом возвращаюсь в комнату, снимаю с верха богатой «стенки» магнитофон. Так же неторопливо выкручиваю шурупы, снимаю крышку, извлекаю из-под нее еще одно устройство. Это уже посложнее устроено, оно информацию «выстреливало» само по мере накопления, поскольку подсоединено было в схему магнитофона.
Выпученные от природы глаза Болотина сейчас готовы выскочить из орбит — даже закрывшийся правый глаз.
— Не ожидал, — констатирую я. — Бывает. О многом мы не догадываемся. До поры, до времени, конечно.
Взгляд мой падает на шарф, валяющийся на полу. Великолепный шарф из синего мохера. Этим шарфом я плотно обвязываю Болотину рот, закрепляя концы на затылке. Он мычит.
— Потерпи, дружище. Одному оставаться страшно, но твои друзья тебя вскоре освободят.
Прихватываю сумку, окидываю взглядом напоследок квартиру Болотина — ничего не забыл? Ну, следов-то я сейчас оставил множество, излишняя осторожность, пожалуй, уже ни к чему.
У двери приникаю к глазку. Площадка освещена, на ней никого нет. Быстро сдергиваю маску, открываю оба замка, выхожу, захлопываю за собой дверь. Быстро пересекаю площадку, бегу вниз по ступенькам лестницы. Никого не встречаю до самого низа. Отворачиваю рукав куртки — половина десятого. Все смотрят «Время». Кто-то всесильный и всеблагий хранит меня.
Иду быстро, переходя временами на бег. Так преодолеваю несколько кварталов. Мне необходимо успокоиться, обдумать все напоследок. И решение у меня появляется. То есть я понимаю это только после того, как обнаруживаю, что доехал до конечной остановки автобуса и остался один в салоне. Теперь в свой бывший институт, до него несколько трамвайных остановок.
Через полчаса я уже искал писчую бумагу, роясь в столе у Зюзиной. Слава Богу, несколько листов нашлось, правда, слегка отличающихся цветом.
Расчехляю машинку, делаю три закладки и на четырех с половиной страницах излагаю все, что знаю о Болотине, Семергей, Черныше, Штогрине. Стараюсь особенно подчеркнуть роль Польшина, хотя никакими особенными доказательствами не располагаю, кроме нескольких магнитофонных записей да потенциальных показаний Болотина и Штогрина. Пишу, что в хирургическом отделении клинической больницы номер один находится некий Копыльцов с проникающим ранением в брюшную полость. Состояние Копыльцова тяжелое, хотя находится он там уже вторую неделю. Стрелка прошла печень, пробила нижнюю часть правого легкого и застряла в позвоночнике. Находится Копыльцов в больнице под своим именем, но в истории болезни или причин ее возникновения наверняка присутствует туфта.