Страница 3 из 36
Сбыл Крысин «дурь», кроме Сергея, еще двоим хлюпикам каким-то. Уж они на грабителей и убийц наверняка не похожи. А Ярмолицкий был похож? Он загнулся недели через две после того, как в газете была помещена его фотография и был объявлен розыск. Смерть от переохлаждения. Он был залит водкой и напичкан «дурью» по самые ноздри перед тем, как заснуть мертвецким сном, переходящим в сон мертвеца, на мокрых листьях в лесополосе при температуре, близкой к нулю по Цельсию.
Случай, все случай? «Ты ничего не сможешь изменить, Стас, — говорю я сам себе. — Их много, это мутный поток, который способен накрыть каждого. Ежедневно в этом большом городе кого-то грабят, насилуют, избивают до полусмерти. Кому ты собираешься мстить, распространителям наркотиков? Тогда убей Сергея, убей Крысина, найди еще нескольких, им подобных, и убей. То, что Ярмолицкий вломился именно в твою квартиру, когда в ней не было тебя, но была Аня — трагическое совпадение».
«Нет, — тотчас же возражаю сам себе, — не просто совпадение. Что-то слишком много совпадений. Ведь этот Ярмолицкий наверняка не был законченным идиотом. Вряд ли он стал бы сбывать на грабленое первым попавшимся. Однако потребовалось всего две недели на то, чтобы он полностью „засветился“, и еще две недели на то, чтобы перестать существовать вообще. Пусть это небесная кара, бывает и такое, но почему тогда труп Ярмолицкого так быстро нашли — всего через два или три дня после смерти? Ведь лесополоса находится в местах малонаселенных, на границе с соседней областью…»
Эту квартиру в одном из домов нового микрорайона накануне посетил Крысин. И ушел не пустым, насколько я смог определить. Я направляюсь туда в десять часов утра. Неподалеку от нужного дома несколько телефонов-автоматов, и я начинаю слушать редкие гудки: один, два, три… Когда проходит десятый, вешаю трубку на рычаг. Что ж, похоже, этот Виталий Петрович ушел на работу, как и подавляющее большинство обитателей микрорайона.
Лифт возносит меня на шестой этаж. Квартира номер 22 напротив лифта. В трех дверях из четырех на этой площадке врезаны «глазки». Один стоит исключить — в двери двадцать второй квартиры. Там только что звонил-разрывался телефон, а трубку никто не взял. Что теперь — позвонить в три остальные квартиры, спрашивая какого-нибудь мифического Панкратова? Нет, в одной из квартир наверняка кто-то будет дома, в последующих действиях знание этого факта спокойствия мне не прибавит.
Итак, у Виталия Петровича два замка. Нижний открывается плоским ключом, верхний круглым. Виталий Петрович, в отличие от Крысина, охрану своей квартиры милиции не поручил. Сначала попробуем верхний замочек. На какую глубину должен входить ключ? Так, нормально. Где у него прорезь? Я поочередно прокручиваю шесть эксцентрично насаженных на общую ось колец. Здесь прорезь и здесь, а начиная с того места, похоже, лыска. Стоп, лифт загудел! Если меня здесь застигнут, я даже не представляю, как буду себя вести.
Лифт остановился двумя или тремя этажами ниже, двери раскрываются, звук шагов, щелчок, гул. Кто-то вниз поехал. Я продолжаю упражняться в определении конфигурации верхнего ключа. Минут через десять мне удается найти нужный набор. Верхний замок отпирается плавно и без усилий. Ну, Стас, с посвящением в «домушники» тебя! С плоской отмычкой дело должно пойти быстрее. Как бы не так. На нижний замок у меня уходит в два раза больше времени. Я поминутно оглядываюсь, словно могу определить, наблюдает ли кто за мной в «глазок». Может, надо было эти самые «глазки» залепить? Ладно, если кто и позвонил уже по 02, то ждать осталось недолго.
Замок неожиданно щелкает, и дверь, на которую я слегка давил, распахивается в прихожую. Я врываюсь внутрь, захлопываю за собой дверь, прижимаюсь к ней спиной. А спина-то у меня мокрая. Что, если за мной все-таки выехали? Сигать с балкона по веревке вниз? Веревку я с собой прихватил, и еще кое-что…
Носовым платком протираю замки — на них я опирался руками. Потом извлекаю из-за пазухи тонкие перчатки из синтетики, туфли сбрасываю…
Обыск стараюсь делать не спеша, запоминая, как лежит та или иная вещь, как повернут ключ в замке того или иного ящика. Очень скоро я натыкаюсь на плоский прямоугольный чехол из зеленой пластмассы, в нем хозяин хранит документы. Паспорт: Болотин Виталий Петрович, 24 марта 1948 года. Женат, разведен. Диплом. Та-та-та… Фармацевт! Еще один диплом, полученный позже, это уж наверняка на заочном добывал образование. Экономический факультет. Справка, справка, выписка из трудовой книжки… Книжка сберегательная: весьма не густо. Да и обстановочка у него в квартире поскромнее, нежели у Крысина. О чем это говорит? Пока ни о чем. Женской одежды в шкафах нет. А квартира двухкомнатная, и дом этот — не кооперативный.
Телефон у Болотина богатый, с электронной памятью, с сенсорным набором. Трудно даже сказать, на сколько это тянет в рублях. Красноречивая деталь. И магнитофончик двухкассетный импортный, и костюмчик-тройка шерстяной бельгийский в шкафу — в глаза не бросается, никакой мишуры, но все дорогое, добротное. Виталий Петрович — бедный человек, поскольку дешевых вещей не покупает. Вон и мебель у него с первого взгляда совсем невидной кажется, старомодной, но ведь она из настоящего дерева, а не из клееной стружки и опилок.
Да, эту квартиру надо оборудовать микрофонами с особой любовью и тщательностью. В телефоне ковыряться не стоит — столь дорогую и тонкую вещь можно и попортить ненароком. А вот в коробочку, в розетку для подсоединения телефонного провода мы некую штучку вставим. А на чердаке поставим усилитель. Прием будет надежным и чистым, иначе грош цена мне как радиоинженеру.
Петриченко до этого я встречал месяца два назад. Он, как всегда собранный и сосредоточенный, летел куда-то, выдвинув вперед свою каменную челюсть. При его службе подобный имидж как нельзя кстати. А сейчас я Петриченко не узнавал. Он не выглядел человеком, испытывающим постоянную нехватку времени. Совсем наоборот — его движения и даже манера вести разговор приобрели некую замедленность, словно бы мне показывали прежнего Петриченко, отснятого «рапидом». Он вяло подал мне руку, а раньше его рукопожатие было скорее похоже на апперкот.
По этим коротким ударам я Петриченко хорошо знал. Года три назад я бросил заниматься каратэ, мы с Петриченко были в одной весовой категории — до 75 кг. Он пониже меня, но плотней. А руками-корягами своими кирпичи крушил в соревнованиях по разбиванию предметов — только пыль столбом стояла. Ладонь у него и сейчас шершавая, словно кора дерева.
— Здорово, Стас, — элегически произнес Петриченко.
— Привет, Пинкертон, — сказал я. — Жизнь в поиске, то бишь в сыске?
— Нет, — ответил он, как-то странно глядя на меня.
— Что значит — нет?
— Надоело все, — сказал он. — Ты что, для того меня позвал, чтобы на холоде держать? Давай-ка в «Шоколадницу» зайдем.
Он сразу заказал коньяк. — Надоело, я говорю. Надоело зарабатывать «бабки» для начальства. Надоело невиновных делать виноватыми и наоборот. Надоело пребывать постоянно в дерьме, рыться в отбросах. Вот, кстати. Лена с клиентом. Вон, у колонны. Узнала меня. Но, как говорится, ни тени смущения. Я ведь и раньше не мог ее достать. Да-да, даже эту шлюху.
Я осторожно повернул голову в том направлении, куда глядел Петриченко. Мужчина лет на двадцать старше компаньонки. Женщина одета со вкусом и в то же время с той простотой, которая возможна только при значительных средствах. Не в пример прочим дамам, одетым по-провинциальному кричаще. Да, не отрекомендуй мне только что Петриченко эту самую Лену, я бы решил, что профессор с молоденькой аспиранткой забежали мимоходом выпить по чашечке кофе, обсуждая тему ее диссертации.
— И почему же ты не мог ее «достать»? — я задал вопрос таким тоном, словно ответ меня не интересовал. Такую уж манеру я усвоил в беседах с Петриченко. Хотя, конечно, он сообщал мне иногда сведения «не для широкой публики» — его выражение — или, во всяком случае, давал информацию, достаточную для того, чтобы делать выводы.