Страница 9 из 11
Молодого представителя пролетарской субкультуры, например, сына описанного выше человека Р., сейчас трудно представить у станка на том же предприятии, где работал его отец. В лучшем случае Р. (мл.) будет сидеть за рулем автомобиля одной из расплодившихся в Москве фирм. Окажется, что он так же горяч, несдержан и агрессивен, как и его отец. На улице Р. (мл.) никогда не пропустит пешехода, а будет с риском совершения наезда стараться проехать первым. В дорожном потоке он, вместе с сотнями его собратьев, создает столь характерную для Москвы лихорадочно-напряженную гонку. Р.-младшего часто «накалывают». Поэтому нервы у него никуда не годятся. Уставший и озлобленный, да еще приняв дозу спиртного, он является еще бóльшим, чем его отец, источником грубых конфликтов, вплоть до явной физической агрессии.
В худшем (для общества) случае молодой пролетарий в зависимости от своих возможностей пополняет ряды охранников или бандитов («бультерьеров», по выражению С. Говорухина). В этой среде агрессия – это не черта характера человека, а вынужденная манера поведения, даже образ жизни. Некоторые из «бультерьеров» выбиваются в люди, становятся респектабельными джентльменами, предпочитающими мирные способы разрешения конфликтов и легальный бизнес (как крестный отец в знаменитом одноименном фильме). Однако бóльшая часть, будучи многократно «кинутыми», начинают пить, употреблять наркотики и бесславно заканчивают свой путь на криминальном дне.
Справедливо считается, что агрессия как выражение определенного эмоционального состояния является следствием глубоко запрятанных в человеке психологических комплексов, проявлением ущербности и деформированности самосознания. Сильный, уверенный в себе человек, как правило, не агрессивен, а спокоен и снисходителен к слабостям других. Чем больше индивидуум ущербен, обижен жизнью, тем бóльшие запасы ненависти и агрессивности он таит в своей душе.
В 80-х годах мне пришлось работать в московской наркологической больнице № 17, где лечились от алкоголизма и одновременно трудились на ЗИЛе около 7 тысяч человек. Эти люди были уникальны по количеству накопленной в их душах горечи и ненависти к окружающему миру. Такого рода эмоции проявлялись, в частности, во время групповой психотерапии. Поскольку от психотерапевта не зависело решение их самых насущных вопросов – ускоренной выписки, перевода на более легкие условия труда и пр., – то они во время психотерапевтических сеансов позволяли себе высказываться обо всем откровенно.
Больные алкоголизмом злобно ругали всё и вся. Особенно много отрицательных эмоций вызывало обсуждение бросивших их жен. Доставалось и перестающим заботиться о них родителям, обходящим их стороной друзьям и родственникам.
Новая волна ненависти поднималась тогда, когда речь заходила о работниках милиции и судов, задерживающих наркологических пациентов дома и на улице, заводящих на них уголовные дела и направляющих их на принудительное лечение. Много нелестных слов говорилось об администрации предприятий, увольняющей больных алкоголизмом с работы по статьям КЗОТа. Естественно, ничего хорошего эти пациенты не могли сказать о врачах, лечивших их в больнице, и вообще о порядках в данном лечебном учреждении. «Концлагерь» – было одно из самых мягких определений. Когда больные говорили о неприятных эпизодах своей жизни, их движения становились порывистыми, жесты – утрированными, голос – чрезмерно громким. Они не могли усидеть на месте, краснели, бледнели, покрывались пóтом.
Насколько агрессивны эти люди вообще, можно было судить по их поведению при посадке в автобусы, отвозящие их на ЗИЛ. За право первыми ворваться в автобус они устраивали побоище, а один раз до смерти затоптали своего же собрата.
Столь же жестокими были стычки между ними в цехах завода, по дороге с завода в больницы, в палатах лечебного учреждения. Иллюзия внешнего порядка создавалась, лишь когда власть в отделении окончательно захватывали выходцы из криминальной среды. Легко себе представить, что могли бы натворить семь тысяч этих наркологических больных под действием алкоголя и наркотиков в случае возникновения городской смуты!
Возвращаясь к ситуации проведения групповой психотерапии, следует отметить, что больные алкоголизмом на сеансах как бы заражались друг от друга отрицательными эмоциями – «индуцировали» один другого. Вполне понятно и их негативное отношение к лечению. Следует отметить, что согласие на пребывание в больнице было вынужденным, так как при отказе их через суд направляли на 1–2 года в лечебно-трудовые профилактории в системе МВД. Во время бесед они не только не высказывали намерения бросить пить, но демонстративно заявляли, что после выписки напьются и лягут прямо у стен больницы (в том, что такие обещания иногда действительно выполняются, можно было убедиться, выйдя за ворота данного учреждения). Правда, после групповой беседы некоторые из больных подходили и по секрету сообщали врачу, что они действительно хотят бросить пить, «завязать», но боятся об этом сказать в присутствии других больных («они ведь заклюют, засмеют меня»).
Индивидуальное знакомство с каждым больным алкоголизмом позволяло убедиться, что в основе чрезмерно повышенной агрессивности лежит чувство ущербности, обиды, попранной справедливости. Готовые наброситься на любого противоречащего им человека, эти люди оказывались беспомощными, беззащитными в ситуациях, в которых нужно было отстаивать свои интересы. Вместо того, чтобы спокойно разрешить встающую перед ними проблему, они возбуждались, пытались применить самый быстрый силовой способ, а потерпев неудачу, напивались, вообще уходя таким образом от решения проблемы. Они были порой беспомощны как дети, не зная ни своих истинных возможностей, ни реальных прав. В результате эти люди теряли семьи, места работы, попадали под суд (обычно за правонарушения против личности). Их везде обманывали и эксплуатировали. Пользуясь жестоким отношением к алкоголикам в то время в обществе, жены или братья (сестры) отбирали у них квартиры, начальники на работе заставляли выполнять невыгодную работу, городские власти использовали их как бесплатную рабочую силу.
В конце концов они, имея московскую прописку, практически поселялись в наркологической больнице. Периоды многомесячного пребывания в ней перемежались короткими выходами на свободу, сопровождающимися, как правило, загулами.
За несколько дней загула больные «спускали» те небольшие деньги, которые им удавалось заработать во время предшествующего лечения в стационаре и работы на ЗИЛе. Ходить строем для приема пищи или просмотра кино казалось для них более подходящим, чем самим приготовить обед или, взяв билет, посетить кинотеатр на воле.
За больницей закреплялись, конечно, только те больные из пролетариев, которые имели прочные навыки к ручному труду и были не слишком деградированными (то есть сниженными в умственном и морально-этическом отношении). На следующем этапе более глубокой деградации эти люди становились бомжами.
Одним из следствий повышенного уровня агрессивности наших граждан является вандализм – бессмысленное уничтожение материальных ценностей в транспорте, на оборудованных остановках, в местах общего пользования. Ю. Мамин в одном из своих фильмов даже использовал демонстрацию акта вандализма (крушение молодым человеком телефонной будки) для показа повседневного быта наших городов.
Представьте себе компанию неустроенных подростков, возвращающихся воскресным вечером из сияющей огнями Москвы в свой темный и неуютный угол Подмосковья. Из окон электрички видны их нарядные сверстники, идущие в сверкающие дискотеки. Дурное настроение накладывается на глубоко спрятанное чувство социальной ущемленности, неполноценности и прорывается в виде акта бессмысленного кромсания ножом обивки сидений. Это не важно, что завтра их же отцы и братья будут ремонтировать вагоны и недобрым словом поминать вандалов. Сейчас они выместили на окружающих предметах свою злобу.
Представители кунцевской субкультуры также по сути своей очень агрессивны, но принятые в этой среде правила приучили их частично сдерживать свои эмоции. Представьте себе такую ситуацию. Ничем не примечательная гражданка Д. приезжает отдыхать на один из курортов и встречает там свою подругу детских лет Г. Они вместе росли в одном из поселков в глубинке России. Г. была обычной хамоватой, неряшливой поселковой девчонкой, воровавшей яблоки, способной при выяснении отношений прибегнуть к помощи ногтей и зубов. Уехав поступать в техникум в областной центр, она после этого в своем поселке не объявлялась.