Страница 4 из 13
Сыну Марины и Дениса, носящему нетипичное для России имя – Стефано, вот-вот должно было исполниться четырнадцать лет. Он вступал в тот опасный возраст, когда всё, что говорят старшие, априори вызывает агрессивное несогласие, но ещё не вышел из того возраста, в котором нет никакой возможности отмахнуться от едущих на море родителей и остаться одному дома.
И вся эта разнокалиберная компания должна была встретить нас уже в отеле. Она и встретила.
Портье распахнул перед нами «двери рая», и…
– Атя-тятя-тятя-дра! – ударило по ушам дружным хором, совсем не похожим на пение райских птиц.
Маша и Миша сидели на диванчике посреди огромного отельного холла, беззаботно махали ногами и дружно «атя-тятя-дракали». На другом краю дивана сидел хмурым сычом Стефано с заткнутыми в уши каплями наушников и слушал какое-то рэповое подобие музыки. Звук его плейера, судя по всему, был вывернут на максимум, но перекрыть слаженные вопли погодок не смог бы ни один рэпер.
– Атя-тятя-тятя-дра! – громогласно разнеслось по холлу.
Навстречу нам спешила Людмила.
– С прибытием, – виновато улыбнулась она, будто извиняясь за вопли.
– Привет, – расплылась в улыбке Арита, приобнимая подругу. – А где Рус? Где Денис с Маришей?
– Атя-тятя-тятя-дра! – вновь пронеслось по холлу. Николай Нильсович с чрезвычайным любопытством воззрился на источник звука и тоже заулыбался.
Людмила же напротив – сделалась серьёзной:
– Ой, они в больнице.
– Что случилось? – выдохнул я, ощущая, как перед носом захлопываются врата рая.
– Атя-тятя-тятя-дра! – прокатилось по холлу.
– Денька взял скутер на прокат, – тихо и быстро принялась рассказывать Людмила, – разогнался и упал. Скутер помял, получил лёгкое сотрясение, и рука сломана. Но уже всё в порядке. Ему сейчас гипс накладывают. Мариночка и Русик с ним в больницу поехали, а я вот с детьми сижу. Хорошо, что вы теперь тут.
– Атя-тятя-тятя-дра!!!
– Да хватит уже! – взвился Стефано, выдернув каплю наушника.
Погодки будто только этого и ждали:
– Атя-тятя-тятя-дра!!! Атя-тятя-тятя-дра!!! – заорали они хором с новой силой.
Стефано озлился, маленький Хаген пришёл в восторг.
– Нам заселиться надо, – схватился я за первый попавшийся предлог с тем отчаянием, с каким утопающий хватается за соломинку. – Вещи разобрать. И перелёт был тяжёлым, Коле нужно отдохнуть. Мы немного позже спустимся.
– Атя-тятя-тятя-дра!!!
Коля предательски захохотал, всем своим видом давая понять, что на уставшего ребёнка он похож примерно так же, как его двухметровый папа на Маленького Мука, и я поспешил ретироваться к стойке рецепции.
Через пять минут, под нескончаемое «атя-тятя-дра», все формальности были улажены, бумаги заполнены, ключи получены, багаж отправлен в номер, а мы наконец-то зашли в лифт.
– Тебе не стыдно? – накинулась на меня Арита, как только мы оказались одни.
– А что такое? – не понял я.
– Люда там с тремя детьми зашивается, а господин Хаген отдохнуть решил.
Людмилу, конечно, было жалко, но ведь это не я бросил её одну с тремя детьми. Да, и двое из этих троих, кстати, были её детьми. Так почему это должно вдруг стать моей проблемой и почему мне должно быть стыдно? Но ответить жене, у которой проснулся приступ сердоболия, я не успел.
– Атя-тятя-тятя-дра! – звонко возвестил сын на весь лифт.
И я почувствовал неожиданный прилив ностальгии по его умилительным «памлям».
Как писал русский поэт Некрасов: «Мужик что бык: втемяшится в башку какая блажь – колом её оттудова не выбьешь». Про русских женщин он высказался ещё ярче: «Коня на скаку остановит, в горящую избу войдёт», чем однозначно поставил женское упорство и целеустремлённость выше мужских. Арита была современной русской женщиной, потому если ей «втемяшивалась какая-то блажь», она упиралась не как бык, а как несущийся на полном ходу локомотив, и остановить могла, должно быть, не коня, а целый табун. В общем, если Арита что-то для себя решала, то спорить с ней было бесполезно, а порой и небезопасно.
Это я к тому, что вместо того, чтобы отдохнуть с дороги в номере под кондиционером, мы спустились вниз и проявили лучшие человеческие качества: понимание, сочувствие и заботу. Вернее сказать, проявлял их я, пытаясь одновременно уследить за собственным сыном, погодками в бассейне и мрачным, как персонаж Гауфа, пубертатным подростком. Последний, к счастью, не требовал особенного внимания, потому как монументально возлежал на шезлонге с наушниками в ушах и кислой миной на лице.
Арита с Людмилой устроились на соседних шезлонгах и мило щебетали о чём-то, потягивая через трубочку «Голубые Гавайи», с полной уверенностью, что детей контролируют они, а я «развожу панику».
Руслан и Денис с Мариной вернулись когда уже стемнело. Выглядели они уставшими, а у Дениса с загипсованной рукой нездорово блестели глаза. Трудно сказать, что вкатили ему тайские медики, но это «что-то» его явно ещё не отпустило. Идея совместного ужина, которую вынашивали Арита с Людмилой, на моё счастье, трансформировалась в идею совместного завтрака, и наши друзья разбрелись по номерам. Но тихого семейного ужина тоже не получилось. К этому времени в Николае Нильсовиче, как выражается моя драгоценная супруга, «села батарейка», и из весёлого беззаботного малыша он снова превратился в капризную буку. Пришлось завернуть ужин с собой и спешно вернуться в номер.
Николай Нильсович мгновенно заснул, а Арита уединилась в ванной комнате с походной косметичкой, в которую мог уместиться мой квартальный отчёт, распечатанный четырнадцатым шрифтом через два пробела. Я же остался один в совершенно истерзанном состоянии. Можно было бы последовать примеру сына и завалиться в кровать, но желание спать почему-то атрофировалось. Я постучал в ванную комнату и потянул за ручку. Дверь оказалась заперта, зато из-за неё тут же послышался голос Ариты:
– Эй-ей! Занято!
– Милая, – тихонько, чтобы не разбудить младшего Хагена, проговорил я в закрытую дверь, – я пойду немного пройдусь.
– Куда это ты собрался? – тут же насторожилась Арита.
– Хочу немножко отдохнуть, – честно признался я и тут же был вынужден отшатнуться, чтобы не получить в лоб распахнувшейся дверью.
В узком проёме появилось лицо Ариты, покрытое странного цвета маской, и в меня упёрся немигающий, как у удава, взгляд жены.
– А полдня у бассейна ты чем занимался?
– Просто хочу немного выпить, – я почувствовал, что ещё чуть-чуть и начну оправдываться, хотя оправдываться мне было совершенно не за что. – Заодно осмотрюсь, где тут что.
– Хорошо, – разрешила Арита таким тоном, как будто мы были в Голландии и я отпрашивался на ночную прогулку по злачному кварталу «Де Валлен»[3]. —Только учти, что я тоже спать хочу.
И дверь в ванную комнату закрылась у меня перед носом.
На улице, несмотря на позднее время, было так же душно и влажно, как днём. Я шёл от отеля к морю и думал, что любовь – странная штука. Может, в первый момент она и делает людей сильнее и швыряет на подвиги, но потом чувство трансформируется, становится бытовым, и это трансформированное состояние способно размягчить даже викинга.
Не скажу, что женитьба и рождение сына сделали меня подкаблучником, но… Месяц назад Арита завела разговор о том, что у меня дома маленький ребёнок и неплохо было бы убрать куда подальше мою коллекцию топоров, а лучше всего – вообще отправить её к родителям в Данию. И я не ответил ей категорическим отказом. Конечно, понятно: если мужчина говорит «я подумаю» – это означает вежливое «нет», только это понятно другому мужчине, не женщине. И если я на предложение избавиться от любимой коллекции начинаю юлить, то, наверное, это повод задуматься о своей мягкотелости. Или не повод?
Пляж был пуст, если не считать прогуливающейся вдалеке парочки. Молодые люди явно искали уединения, но несколько иного, нежели я. Тихо плескалось море, шуршали листьями пальмы. Над головой раскинулось загадочное южное небо чернильного цвета. Я брёл по пляжу и бережно взращивал в себе возникшее, наконец, ощущение начинающегося отдыха.
3
Такое имя официально носит квартал красных фонарей в Амстердаме.