Страница 17 из 24
– Тогда зачем нам нужен тот тип на табурете?
– Потому что номера Сирила Брэдфилда в телефонной книге нет. Потому что никто толком не знает, как он выглядит или где живет. Потому что Сирила Брэдфилда, скорее всего, зовут не Сирилом Брэдфилдом.
Стефани сделала глоток колы.
– И он типа сочувствующий, верно?
– Брэдфилд? Нет. Он вне политики. Он даже занимается этим не ради денег, а скорее из любви к искусству. Для него это искусство. И вопрос качества. Неудивительно, что к нему тянутся всякие отбросы.
– Тогда с какого боку здесь тот чувак возле барной стойки?
– Он – посредник. Работает на какого-то дельца из Бирмингема, который изготавливает паспорта для преступной братии, но предпочитает, чтобы «художества» производили здесь. Посредник нужен для того, чтобы Брэдфилд и его клиенты никогда не встречались. Так лучше для всех заинтересованных сторон.
– Как ты это узнал?
Проктор улыбнулся:
– Выяснил постепенно. – Он допил свой стакан и поднялся на ноги. – Вернусь через минуту.
Стефани подумала о Барри Грине и его «халтурке» по перебивке пин-кодов на украденных кредитных картах. Ощущение было такое, будто о нем вспомнила не она, а кто-то другой.
– Решила маленько оттянуться, верно?
Она подняла глаза. Стоявший перед ней человек возник из моря пьяных клерков в костюмах, из волн бухгалтеров, чиновников местных органов власти и служащих дешевых турбюро. Стефани посмотрела на посредника Брэдфилда: тот все еще сидел на табурете, потягивая из бокала бледно-золотистое пиво и куря тонкую сигару.
– Извините. Что вы сказали? – спросила она.
– Что ты решила оттянуться.
Костюм на нем сидел как на корове седло: узкие брюки, вреза́вшиеся в промежность, великоватый в плечах пиджак, рукава на несколько дюймов короче, чем следует. Лицо розовое, шея в красной сыпи, оставленной тупым бритвенным лезвием.
– Я не знаю, о чем вы говорите. Мне кажется, вы обознались.
– Не-а. Сначала я было подумал, что ошибся, – в одежонке ты выглядишь иначе, – но не сейчас. Я все пытался вспомнить, где видел твое лицо, а затем как будто что-то щелкнуло. Ты работаешь на западе, а не здесь. Брюэр-стрит, верхний этаж, рядом с баром «Реймонд-ревю». Верно я говорю?
Стефани вновь испытала одно из своих самых нелюбимых ощущений: ее желудок словно превратился в свинец и теперь сочился сквозь кишки, сквозь пол и уходил далее, глубоко под землю. Она мысленно потянулась за маской: твердый взгляд, жесткая линия рта, решимость не выдавать никаких признаков слабости. Увы, ничего там не нашлось, и это было видно.
– Ты ведь Лиза, я прав? – Мужчина осклабился, наслаждаясь мгновением ее растерянности. – Помнишь меня?
Если честно, она не помнила. Он мог быть одним из тысячи. Он мог быть каждым мужиком этой тысячи. Паб словно уменьшился в размерах, посетители сделались выше ростом, свет потускнел. Здесь как будто никого не осталось, кроме них двоих.
– Смотрю, ты набрала жирка… Но тебе идет. Помнится, в последний раз ты была сущая худышка. Но теперь у тебя есть все, что нужно. Ну, понимаешь, что я имею в виду?
Никаких воспоминаний, ноль реакции с ее стороны.
Он понизил голос:
– Ты на счетчике?
– Что?
– Работаешь сейчас или как?
– Вы ошиблись…
В его поросячьих глазках, скользнувших вниз, к ее бедрам, читалась бравада. Она же звучала и в его голосе.
– У меня в кармане восемьдесят фунтов, а у тебя вон там найдется кое-что для меня.
– Я же сказала вам…
– А если обслужишь по высшему разряду, я готов заплатить целый стольник.
Неожиданно вернулся Проктор. Остановился рядом с мужчиной и, посмотрев на Стефани, заметил ее тревогу.
– С тобой всё в порядке? – спросил он. – Что тут происходит?
Слова в очередной раз застряли в ее горле.
Агрессивно ощетинившись, незнакомец повернулся к Проктору:
– Ты кто?
Кит не удостоил его ответом. Стефани заметила, как на смену наглости к мужику пришла растерянность. Он повернулся к ней и грубо бросил:
– Нужно было сразу сказать, что ты занята.
– Я ничего не обязана вам говорить.
Затем в тщетной попытке хоть как-то спасти жалкое чувство собственного достоинства он повернулся к Проктору.
– Говорю тебе, она та еще стерва. Выдоит досуха твой кошелек и ничего не даст взамен. Так что, дружище, не зевай, пусть эта потаскушка выполнит все по полной программе. Ты понимаешь, о чем я.
И, прежде чем Проктор успел возразить, назойливый тип исчез, растворившись в море таких же безликих костюмов. Кит посмотрел на Стефани, схватил со скамьи кожаную куртку и взял ее за руку.
– Быстро уходим отсюда.
– А как же Брэдфилд?
– Он может подождать.
На Виктория-стрит было ветрено. Они стояли на тротуаре, ожидая такси. Стефани дрожала, и эта дрожь расстроила ее даже больше, чем сама причина.
– С тобой сейчас всё в порядке? – спросил Проктор.
– Просто я замерзла. – Она посмотрела на свои руки. – Я вся дрожу.
Он взял ее за руку. Та была холодной как лед. Стефани подняла глаза и встретилась с ним взглядом. Кит рассеянно провел кончиками пальцев по линиям на ее ладони. Затем его пальцы переплелись с ее пальцами.
– Нам нельзя упускать этот шанс, – сказала она.
Он встал с ней рядом.
– Согласен.
– Я говорю о Брэдфилде.
Его затуманенный взгляд прояснился.
– Ты о чем?
Стефани улыбнулась его смущению.
– Я могу сама вернуться домой. Тебе лучше остаться. Если есть шанс найти того типа, было бы глупо профукать его.
Проктор знал: она права.
– С тобой точно всё в порядке?
– Да. Просто какой-то ублюдок попытался клеиться ко мне. Такое случалось миллион раз. Не знаю даже, почему сегодня это вывело меня из себя. Но теперь я снова спокойна.
Они так и не разомкнули рук.
– Что ты делаешь?
– А ты разве не видишь? Готовлю. Или, по крайней мере, собираюсь готовить.
Проктор возник в дверном проеме кухни.
– И что именно?
– Овощное рагу с лапшой.
– И ты все это время ждала? Сейчас полночь.
Нарезав на разделочной доске лук-порей, Стефани поставила на синий кружок пламени газовой конфорки кастрюлю с водой.
– Как все прошло? – спросила она.
– Брэдфилд появился через пару часов после того, как ты ушла. Но пробыл там не более десяти минут. Я проследил за ним. Он отправился в паб под названием «Галлахер» на Лонгмур-стрит, недалеко от того места, где мы были. Это в десяти минутах ходьбы. Он оставался там до закрытия, а затем вернулся домой. Похоже, в этом пабе Брэдфилд завсегдатай, его дом находится по той же улице.
– И что теперь?
– Я пойду и поговорю с ним.
– И что ты ему скажешь?
– Пока не знаю, но что-нибудь придумаю. Хочешь бокал вина?
– У тебя есть вино?
– В холодильнике стоит бутылка.
– Отлично.
Бокалы были сделаны в виде шаров на высоких тонких ножках. Наполнив один из них наполовину, Проктор протянул его ей.
– Могу я спросить у тебя кое-что личное, Стефани?
– Спрашивай.
– Помнится, однажды ты сказала мне, что не хочешь говорить о своей семье, но, может, теперь расскажешь мне о них? Было бы интересно послушать. Не для статьи – обещаю тебе: все останется между нами.
– Думаешь, личным общением от меня можно добиться большего?
Проктор улыбнулся и покачал головой. И улыбка, и кивок говорили об одном – о его крайней усталости.
– Я тебя не понимаю. Каждый раз, когда мне кажется, будто мы немного продвинулись в наших отношениях, ты говоришь что-то такое, что отбрасывает нас назад, на исходные позиции.
– В таком случае я постараюсь больше не давать тебе повода для ожиданий. Это избавит тебя от разочарования. Что до истории моей семьи, то это сплошная скука.
– Сомневаюсь. В истории любой семьи всегда найдется что-то интересное.
Мой отец, Эндрю Патрик, был врачом в Фолстоне и его окрестностях. Фолстон – городок на севере Нортумберленда, недалеко от Западного Вудберна, где теперь со своей семьей живет мой брат Кристофер. Это очень обширная территория, даже для сельского врача. Дикий, суровый край – и, возможно, единственное место, воспоминания о котором в моей душе ничем не омрачены. Я не могу вытравить из себя мою любовь к нему. Летом там просто идиллия. Теплые дни и ночи, почти такие же светлые, как и день, – я читала книги на улице в час ночи. Зимой там бывает неприятно и холодно. В зимние месяцы светать начинает лишь в девять утра, а сумерки опускаются уже в четыре часа дня. Но там у меня нет любимого времени года. Я люблю их все одинаково, так же, как люблю все остальное в этом краю.