Одержимость

========== Часть 1 ==========

Когда она вернулась в Готэм, проклятый самим богом, шел дождь и на улицах черт-пойми-какой-день бушевала мусорная забастовка. Журналюги твердили, кажется, о супер-крысах, которые покинули уютные сырые туннели метрополитена, смекнув, что для настоящего пиршества хватит провизии и на земле.

Ближе к полудню распогодилось. По радиостанции с незамысловатым названием «Радио Готэма 1080», говорили, что температура уже повысилась до пятидесяти по Фаренгейту. Слова о том, что всякий район походил на трущобы, выбили из нее тяжелый вздох и вынудили невольно покачать головой. Некогда любимый город больше напоминал огромную помойную яму, утопающую не только в бетонных небоскребах, но и десяти тоннах мусора, умножающихся каждый день.

«Может быть, оно и к лучшему, — размышляла Салли, разглядывая номерные знаки впереди стоящих автомобилей, — все умирает».

Салли Райан приехала разводиться.

Оставив позади Пятьдесят третью Восточную улицу с ее меблированными комнатушками, напоминавшими ей, как о потере невинности, так и о бесконечном веселье, которое было неотъемлемой частью жизни до замужества, такси поползло ниже Тридцать второй улице. Старый знакомый (агент по недвижимости) подобрал скромную студию, немногословно описав бетонную коробку, как «где трахаюсь, там и ем», означавшее, что за такие деньги следует быть благодарной. Уоррен — низкорослый адвокат, походивший на ту самую «супер-крысу» из новостей, обещал подготовить бракоразводные документы в кратчайшие сроки.

Они приняли решение разводиться три месяца назад, когда нервы Салли сдали в очередной раз, о чем свидетельствовал скорейший отъезд из Готэма. Первым же поездом после «товарняка», если быть точнее.

— А вы откуда такая? — таксист впервые заговорил с ней, когда на перекрестке вспыхнул красный сигнал светофора. В его голосе различался акцент, который ничуть не выдавался во внешности. Может, ирландец?

Его «такая» не понравилось наравне с акцентом. Так всегда говорил бывший муж, когда хотел уязвить ее, а еще мамочка.

« — В кого ты такая?

— Какая «такая»?

— Идиотка неуравновешенная! /Бесстыдная непослушная девчонка! /Махровая эгоистка!»

Проиграв несколько внутренних диалогов, Райан поморщилась. Мама ее не любила, мама и Готэм не любила, и Джона не любила. Она вообще никого не любила.

— Из Нью-Йорка, — прозвучало неубедительно, но это было лучше, чем молчание.

— Нью-Йорка? Нью-Йорк это хорошо, — водитель перестроился в другой ряд, включая поворотники. — Нью-Йорк значит любите. А в Готэм что?

— По работе, — и снова неубедительно.

Движение на параллельной улице было куда свободнее. Взгляд Салли скользил по опущенным навсегда рольставням, на которых красовались чужие отметины-граффити, ржавых тачках, припаркованных у самого края бордюров. Кажется, когда-то они были здесь, брали том-ям, да, верно, на противоположной стороне, а по соседству музыкальный магазин Кенни и давно уже не сияющая всеми лампочками вертикальная вывеска «Парамаунт».

Когда-то она была частью этого города, смеялась здесь, скрещивала руки на груди, замерзая от холода в тонком черном пальтишке, купленного с распродажной стойки. Все-таки зря она приехала…

— И что же в Нью-Йорке думают о нашей забасто… Дьявол!

Последние слова заглушились в неприятном вопле автомобильного клаксона, раздававшегося отовсюду. Машина дернулась и последовал удар — некто в клоунском костюме хлопнул ладонями по капоту, а после в запоздало предупреждающе-извиняющемся жесте выставил руку в сторону, прося об остановке.

Поэтому, мама не любила Готэм. И Нью-Йорк тоже не любила. Суматоха и никакого постоянства, люди в спешке бросаются под колеса, надеясь, что выиграют минуту-другую, а ради чего? Ответа не было, но Райан сама этим грешила. Ей нравился адреналин, когда она влетала в закрывающиеся двери вагона метро, просила водителей остановиться, перебегая улицу в неположенном месте, питалась на ходу сочными сандвичами и все время поглядывала на циферблат часов.

— Вот же ж кретин, — выругался таксист. — О чем мы? Ах, да. Что же Ваши люди, — он выделил голосом «ваши», будто бы люди с Гудзона походили на инопланетян, — думают о нашей мусорной забастовке?

Салли Райан понятия не имела, что думали в Нью-Йорке об этих митингах, протестующих и о тоннах гниющего мусора в подворотнях. Она сама узнала обо всем из радиостанции Готэма, а куда уж тем, кто с трудом найдет его на карте Соединенных Штатов?

— Они о ней вообще не думают.

***

Меблированная студия подобранная агентом ей не понравилась. Внутри было холодно, неуютно и на всех горизонтальных поверхностях покоился толстый слой пыли. Салли вспомнилась их небольшая квартирка в центре Готэма. Дом был старый и теперь стараниями Томаса Уэйна попадал в категорию под снос, реновацию, которую в проклятом городе следовало бы начинать отнюдь не с недвижимости.

Салли нравился и вид из окна, и новые занавески, купленные в распродажу, и то, как в спальне всегда витал запах его парфюма — удушливо стойкого.

Еще не поздно было отозвать иски и прекратить бракоразводный процесс.

С этой мыслью она покинула мрачную студию и двинулась вперед, убежденная, что рано или поздно наткнется на спуск в подземку.

Райан подумывала о возвращении к Джону примерно семь раз на дню, когда новая волна ностальгии захлестывала с головой, а всплывать и не хотелось. Мать поставила ей диагноз «одержимость», как только прознала о затяжных запоях бывшего мужа и о том, что пару раз санитары заламывали его руки и оставляли в одиночной камере под надзором.

«И такой жизни, Сал, ты себе хотела, когда ехала реализовывать свои амбиции?»

Нет, мама, не такой.

Но жизнь как-то не складывалась, как бы ей хотелось и так, как они говорили, просиживая субботние вечера на маленькой кухоньке, размешивая сахар в янтарной приторной жиже. Реальность вообще как-то не соответствовала ожиданиям, а потом появился Джон.

Салли нравилось говорить, что он ворвался в ее жизнь, но скорее наоборот. Они посещали новые пабы, пили пиво в ее меблированной комнатушке, слушали одну и ту же музыку и ходили в местный «Никелодеон» (Джон прозвал так пресловутый «Парамаунт»).

Он сделал ей предложение в одной из забегаловок, будучи слегка поддатым, пока Салли учащенно моргала, привыкая к новым накладным ресницам.

Совместная жизнь была похожа на сказку — они стабильно напивались злоупотребляли алкогольными напитками, крепко целовались и шли на поводу у низменных желаний. В двадцать лет ей казалось, что так будет продолжаться всегда. В Рождество он подарил ей «Тиффани», а в день рождения получил швейцарские часы, за которые Райан выложила сумму своего месячного жалованья.

Сказка кончилась, когда его впервые скосил алкогольный делирий, а она узнала, что беременна. Срок был маленький, а аборт казался единственным верным решением. Она была еще не готова, чтобы кто-то визгливо звал ее «мамой» и хватал крошечными руками за волосы или край пальто.

Джон оказался в палате, а Салли впервые услышала о чудодейственном секонале.

Это стало чертовой игрой.

Несколько дождевых капель разбились о тротуар, затонули в тех лужах, что образовались под мусорными пакетами. Дневные слова диктора не оправдались — небо сплошь затянуто свинцовыми тучами.

Салли остановилась в квартале от одного из мест прошлого. Впереди различалась неоновые вывеска «Аптека: косметика, препараты». Она подсела на барбитураты после второго приступа белой горячки у Джона. Мистер Шнай или же его фамилия Шнайдер (?) выписывал ей рецепт один за другим, обещая, что слезть с таблеток будет проще простого.

Как отказаться от поедания сладостей на ночь.

Никакой одержимости.

Она интуитивно подняла плечи, сводя пальцы рук крестиком в карманах пальто, будто бы это могло уберечь от беды. Ливень зарядил не на шутку. Вонь становилась невыносимой, но до ближайшего кафе еще предстояло добежать добрую милю.