Дьявол в деталях

Вечером к тем местам, где были его руки, стало больно прикасаться, а через пару дней появились желтые синяки.

Со временем я заметила, что первое впечатление может быть обманчивым. Майкл был куда умнее и не имел ничего общего с моим непосредственным братом. Он с легкостью и почти вслепую собирал кубик Рубика, правда, иначе и после не возвращал популярную головоломку в первоначальное состояние. Умей я играть в шахматы, то думаю, он бы разбил меня без проблем, как делал это в играх на приставке, точно просчитывая на три, а то и пять шагов вперед. Майкл набирал наивысшее количество очков в игровых автоматах, оставляя детишек разочарованно выдыхать, ведь такой рекорд им было не переплюнуть.

Я помню, что поцеловала его первой после звонка мамы, которая попросила меня купить по пути льда — она не в состоянии залить формочки из морозилки самостоятельно.

Это было неловко и неумело с его стороны, будто мы были в начальной школе и играли в глупые игры на желание, где самым пошлым всегда оставался поцелуй взасос, перед которым меркло даже такое унижение как задрать юбку и продемонстрировать трусики. Меня подбивало спросить Майкла, неужели сейчас был его первый раз, но этот вопрос мог задеть его самолюбие, а потому я промолчала, углубляя поцелуй.

Я больше не видела Констанс ни в саду, ни на крыльце, ни презрительно наблюдающей за мной через окно.

Однажды Майкл во время непогоды предложил пойти к нему домой, чего я прежде никогда не делала. С порога в нос бил запах роз, терпкий и удушающий. Я никогда не любила цветы, а вот хозяйка дома мое мнение не разделяла. В саду их было даже слишком много, - ранее это не бросалось в глаза, кусты и кусты, но стоило лишь приглядеться, как отмечалась странная симметрия в посадке.

Комната Майкла напоминала комнату маленького мальчика, она как будто была отремонтирована в последний раз, когда ему было лет пять или шесть, а после он вернулся, но ни у кого не доходили руки придать этому месту какую-то серьезность. Та же кровать напоминала больше кукольную и прекрасно подошла бы для игрушек, сваленных у комода. Она была бы мала и для моего брата год назад, но ни один из этих факторов не помешал Майклу завалить меня на мягкий матрас, застеленный простыней с гоночными машинками.

В занятии сексом здесь таилась толика аморальности, точно вызов детству, потеря чего-то светлого.

С Майклом все было больнее, чем в первый и последующий разы и объяснений у меня не в запасе имелось. Попросту грань между стоном от удовольствия и стоном от боли отчасти стерлась. Но чувствовалась пропасть между тем Майклом, которого я, казалось, учу отвечать на поцелуй, и тем незнакомцем, что знал мое тело, знал, где стоит прикоснуться, чтобы вызвать приятные покалывания и выбить лишний вздох, а не слюнявить мне ухо с вопросом: «Тебе же приятно, да?».

Он был настойчивее с каждым разом, когда разводил мои ноги, проводя снизу вверх от голени к колену, и всякий раз его рука замирала на нем, будто в раздумьях, зазорно ли касаться губами этой части ноги.

Я как не в себя запихивалась противозачаточными таблетками и иной раз проглатывала их лишь при помощи слюны. Я морщилась от их горечи, хотя гинеколог уверяла меня в пресном вкусе этих препаратов.

Последние две недели перед отъездом мы встречались только чтобы потрахаться, и это не отличало нас от диких зверей. Первые дни я брала с собой ролики для отвода глаз, но когда осознала, что никто не выглядывает из комнат, чтобы оценить мое состояние, то стала просто сбегать после полудня под различными предлогами: на пляж, к подруге, в торговый центр.

Я могла прийти на трясущихся ногах домой, зная, что за мной тянется шлейф запахов секса, роз из сада его бабушки и муската. Последний был личным запахом Майкла, и я определила это практически случайно: мама купила специи, от запаха которых чудилось, что он стоял рядом.

По вечерам мне особенно нравилось разглядывать свое обнаженное тело, касаться покраснений, вызванных его прикосновениями, облизывать губы, небрежно стирая слюну с уголков рта и знать, что завтрашний день будет ничем не отличим от предыдущего.

Под конец августа мы не виделись несколько дней, что были потрачены на сбор вещей, которых оказалось больше ожидаемого. О своем скором отъезде я не говорила ни слова, наверное, по той причине, что не считала нужным. Майкл обладал не тем характером или внешностью, чтобы особо огорчиться моим исчезновением из его жизни. Для меня же летний трах значился приятным времяпрепровождением. Кто-то ездит на курорты в отпуск, надеясь на подобную интрижку, мне пришлось прокатиться до Берро Драйв и обратно.

Однако попрощаться все же следовало.

Весь день стояла духота, а на небе ни облачка, на которое можно было списать, махнув рукой, что это к дождю. В Шугар-Ленд так бы и сделали, о чем напомнила мне мама, с которой мы покупали бирки на багаж. Начитавшись отрицательных отзывов на все авиакомпании, следующие по маршруту «Лос-Анджелес — Новый Орлеан», она рассчитала процент потери багажа, который я отказалась страховать и прибавила индекс семейного везения. Всю дорогу мама пила охлажденный кофе и сетовала на Техасскую лоу-кост компанию с видом эксперта, пока я то и дело одергивала платье вниз. При быстрой ходьбе тонкая ткань то и дело задиралась, обнажая колени, говорящие о моей сексуальной жизни больше, чем если бы я катила коляску.

И если в центре города жгло солнце, то ближе к Берро Драйв сгущались тучи. Я помню, как сразу же поехала туда, отмахнувшись от брата, под различимые с приближением к улице крики ворон. Не меньше сотни черных птиц кружило над особняком, и само небо, словно залитое кровью, казалось, приманивало их.

На пороге проклятого дома стоял Майкл, и его выражение лица, казалось, говорит лишь о том, что он упивается происходящим, будто и вороны, крики которых заглушали даже раскаты грома вдали, и сгущающиеся свинцовые тучи были его творением.

Мелкая морось началась прежде, чем он заметил меня, прикрывающую глаза от дождя рукой вместо козырька. Все шло уже не так, как я изначально представляла, — это стали не посиделки в его детской комнате на постели, нуждающейся в хорошей стирке, если не в кипячении. Майкл настойчиво тянул меня в сторону дома, будто бы не принимая возражений.

— Ты что, боишься? — злобно произнес он, сжимая одной рукой мое запястье, а другой ручку входной двери.

Я не боялась. Ну, может, немного, при этом руководствуясь здравым смыслом, который не предусматривал прогулок по объектам фонда недвижимости с мрачными историями.

— Нет, но разве это хорошая идея? — пятиться назад в дурацких роликах тоже так себе. — Я о том, что этот дом выставлен на продажу, скоро его кто-то купит, а он будет в ненадлежащем виде.

Майкл отмахнулся от меня, мол, не плевать ли тебе на состояние дома. Крупные дождевые капли намочили его взъерошенные волосы, а всегда кристально-голубые глаза, может по вине неудачного естественного освещения, стали водянистыми или же цвета замершего пруда со стоячей водой.

Помпезный интерьер внутри дома душил так же, как и вид его вычурного фасада. Стоило двери закрыться, ударила молния. Свет, отразившийся в витражах, промелькнул на лице Майкла, и впервые за все время нашего общения внушая даже страх, а не отторжение.

— Черт, — тихо выругалась я, сбрасывая квады на пол и пачкая его - на колесики налипли комья влажной земля и жухлая трава.

Уголок его рта дернулся в подобии кривой улыбки.

Майкл решил показать мне дом, между делом бросив, что ночует здесь уже не первую неделю. Все вокруг, за исключением брошенных коробок в центре гостиной, говорило, что здесь кто-то живет и уже достаточно долго. Это таилось в деталях: не вычищенная хрустальная пепельница на кухонной столешнице, не укрытые чехлами диваны и кресла…

— Здесь я разговаривал с психологом, — уточнил Майкл, когда мой взгляд зацепился за стеллаж, набитый книгами по психологии и ментальным расстройствам.

Мысль о том, что подобная библиотека мне бы пригодилась для обучения на первом курсе, где два семестра занимает психология, затерялась под гнетом последующей: какой-то психолог приезжает в выставленный на продажу дом для разговоров с пациентом. Можно предположить, что он арендует помещение на сутки, но очень уж это неубедительная версия.