Повесть о Предславе

…Князь Владимир со многими окрестными государями поддерживал добрые отношения. Когда узнал он, что угорский[129] король Иштван принял крещение от римского папы, то отправил в Венгрию послов и священников, пытаясь склонить угров к переходу в православие. В деле своём послы не преуспели, но несколько знатных мадьярских семей крестились-таки по греческому обряду. И вскоре некоторые из мадьяр[130] появились в Киеве, просясь к Владимиру на службу. Среди них было трое молодых братьев – Георгий, Ефрем и Моисей. Все, как на подбор, красавцы, такие, что не одной киевской девице вскружили голову. Особенно хороши братья были на ристалище[131], а коней умели объезжать лучше любого русича.

Игрища и разноличные воинские состязания стареющий князь любил и почасту устраивал на Перепетовом поле за городом конные ристания. Там-то вот впервые Предслава и встретилась с братьями-уграми.

Много добрых удалых молодцев водилось в княжеской дружине, были среди них и такие, которые ярого быка голыми руками могли свалить, но вот с конями управляться – тут со старшим из братьев, Георгием, мало кто мог сравниться.

Стоял солнечный вешний день, над полем высоко в небе кружили жаворонки, стая ворон тянула к лесу, обрамляющему поле с южной, полуденной стороны. По краям широкой равнины и на холмах ратные расставили многочисленные шатры и палатки-вежи. Было шумно, весело, свежий прохладный воздух весны обдувал молодые и старые лица, кружил буйные головы.

Предславе здесь, на вольном просторе, после киевских княжеских палат, после бабинца с его наушницами и сплетницами, дышалось легко и свободно. Хотелось петь, прыгать от счастья, водить хороводы вокруг взметающихся в небо костров. А ещё – сердце ждало любви, той самой, которая заставляет забыть всё недоброе, той, которая вмиг загораживает от тебя горести, беды, трудности, которая пламенем врывается в душу.

Посреди поля по велению князя Владимира учинили ристания. Всадники на лихих конях, в кольчугах и шеломах ударяли один другого тупыми наконечниками копий, рубились на саблях, старались выбить соперника из седла. Пыль стояла столбом.

– Полно! – остановил игрище Владимир. – Надобно нам, братия и други, по обычаю заморскому, уж коль начали тут… царицу выбрать, жёнку, в честь коей и будете вы копья ломать да вышибать друг дружку из сёдел. Благо красных дев собралось здесь излиха много.

Он обвёл рукой собравшуюся вокруг толпу. В самом деле, на поле было великое множество женщин, иные пришли сюда с мужьями и детьми. Всюду мелькали разноцветные платья, понёвы, убрусы, повои, были и простоволосые девушки из пригородных слобод.

– У нас не так водится, – промолвил посланник германского императора, старый хитрый граф Титмар. – По рыцарским правилам, победитель выбирает королеву турнира и она воздевает ему на чело венец.

– Что ж, тако тогда и содеем, – согласился Владимир. – Запрягать долго не будем. Почнём.

Он махнул десницей, дав знак к началу ристаний.

Рядом с Предславой на скамейке устроилась Хвостовна, она всё шептала княжне на ухо:

– Вон Александр, в дощатой броне чёрной… А вон то – Ратибор из Василёва. Красавец и в меня влюблён… А тот, в медном нагруднике, – из немцев, у батюшки моего в кметях[132] ходит.

Все уши прожужжала Предславе Хвостовна, как всегда, накрашенная, набелённая, напомаженная, разодетая в парчу и в аксамит[133] – что царица ромейская. Притиснулась ко княжне грузным своим телом, сыпала слова, как горох, не умолкала. Предслава хмурилась, не по нраву были ей разговоры, мешали они ей глядеть на сражающихся.

– Ого, и ентот старый пень туда ж! – указала Хвостовна на Фёдора Ивещея, который, облачившись в кольчатую бронь и воздев на голову мисюрку с бармицею, твёрдо держался в седле и никому не уступал в бою.

Предслава невольно хихикнула – таким важным, напыщенным выглядел Ивещей на поле. Но зря смеялись девицы – воином боярин Фёдор был опытным и сильным. Испуганно вскрикнула Хвостовна, когда сбросил он с седла её любимца Ратибора. Поняла боярская дочь, что не быть ей королевой турнира, и тихо расплакалась.

Пригорюнился и князь Владимир, глядя, как любимец его Александр, изломав червлёный щит, завалился на бок. Казалось, идёт всё к победе боярина Ивещея. Досадно было и Предславе, окидывала она взором комонных дружинников, думала: ужель не сыщется доброго молодца, чтоб сего Ивещея наземь свалить?

Ратник в булатной личине[134], верхом на огненно-рыжем коне бился где-то на дальнем краю поля и тоже немало соперников повалил на зелёную траву. И оказалось вскоре, что остались в сёдлах только он да Ивещей.

– Кто это, в личине? Добре бьётся, – спросила Предслава Хвостовну.

– Угр один. Недавно в Киеве, – холодно, равнодушным голосом ответила боярышня.

Зазвенели трубы, забили дробь барабаны. Съехались двое ратников на решающий поединок. Затаили дыхание зрители, неотрывно, во все глаза глядели они, как ударили противники враз друг дружку копьями по щитам, как удержались оба в сёдлах. Снова сошлись, снова ударили – снова остались сидеть. Утомились оба от череды трудных поединков, разошлись каждый в свою сторону. Угр отбросил в сторону личину. Молодое лицо с неотмирными какими-то глазами возникло внезапно перед Предславой, и зашлось, забилось вдруг невесть от чего сердце девушки. Оцепенело смотрела она, как вытирает угр потное чело, как садится вновь на коня, берёт в десницу копьё.

– Георгием его кличут, – прощебетала на ухо княжне Хвостовна.

В четвёртый раз сошлись в схватке ратники. Первым ударил Ивещей. Бил вроде бы наверняка, что было силы, но угр ускользнул, ловко извернулся, наклонился набок, одними ногами держась за круп коня, а затем вдруг резко поднял туловище, выпрямился, да и вышиб немного ошарашенного боярина из седла. Грузно, как мешок, рухнул Ивещей в пыль. Кусая от досады уста, чуя, как шумит одобрительно толпа, радуясь успеху его соперника, поспешил он покинуть поле, шатаясь от усталости и боли в спине.

«Мальчишка проклятый! Украл победу у меня! – стучала в голове боярина злая мысль. – Ничего, ещё поквитаемся!»

Предслава, как увидела, что Ивещей упал, не выдержала и громко захлопала в ладоши.

– Молодец! – услышала она громкий голос отца.

Георгий спустился с коня наземь, младший брат-подросток Моисей взял под уздцы огненно-рыжего ливийца[135], а победитель, сняв шелом, поклонился в пояс князю и всем собравшимся вокруг людям. Бывалые ратники похлопывали его по плечу, хвалили, Георгий в ответ вымученно улыбался.

– Надлежит тебе, добр молодец, выбрать жёнку иль девицу, коя тебе на голову венец водрузит, яко самому сильному и ловкому, – заключил Владимир.

Угр не раздумывал, казалось, ни единого мгновения. Твёрдым и быстрым шагом приблизился он к ахнувшей от неожиданности Предславе и преклонил перед ней колена.

– Краше тебя, светлая княжна, нет здесь ни единой девицы али жены. Будь царицей ристания! – промолвил Георгий.

Дрожащими от нахлынувшей в душу радости руками Предслава водрузила золочёный венец из листьев на голову победителя. Когда коснулись её длани чёрных вьющихся волос Георгия, овладело княжной неведомое ей ранее чувство, едва не лишилась она сознания, но удержалась. Стояла, сдерживала слёзы, слыша, как за спиной горестно вздохнула Хвостовна (не её выбрали в царицы), а одна пожилая боярыня изрекла тихо:

– Экие они оба красавцы! Вот пара бы была!

…Потом был сухой весенний вечер. У окоёма[136] в темнеющем небе одна за другой вспыхивали зарницы. Внезапно в распахнутое окно девичьей светлицы, напугав княжну, влез младший брат Георгия, Моисей. Этот был взят князем в отроки и на пирах разливал из ендов[137] вино.

– Княжна. К тебе я… Брат мой, Георгий, просит, чтобы ты, как смеркается, во двор сошла б. В саду, под липами, ждать тебя будет.

Заколотилось отчаянно девичье сердце, уронила Предслава на пол Евангелие в тяжёлом окладе, полыхнули вмиг багрянцем её щёчки.

Помолчав немного, сказала, сурово сдвинув брови:

– Как же я приду? Тут вон евнух Никодим бабинец сторожит. Да и мамка Алёна не дозволит.