Повесть о Предславе

Снарядил погоню, сам помчался левобережьем Днепра к Переяславлю, расспрашивал встречных людей, не видел ли кто уходящего в степь молодого вершника. Но всё было напрасно. Воевода и сам понимал бесполезность погони. Было ясно, что кто-то помог изменнику уйти. Кто-то, знавший о смерти от ран Добрилы Пересвета.

«Эх, жаль, тогда же, на поле бранном, не срубил я ему голову!» – Александр со скрежетом вбросил меч в ножны.

С трудом подавил он в душе горькую досаду.

А на дворе Ивещеев в тот день хоронили старого боярина Иону-Блуда. Положили его во гроб в ограде храма Святого Ильи. Скромные это были похороны, куда больше людей шли проститься с удалым дружинником Добрилой Пересветом.

Среди прочих провожали в последний путь славного воина и Предслава с мамкой Алёной. Облачённая в чёрное платье, в траурном повое[107] на голове, Алёна плакала, тихо всхлипывая сквозь слёзы. Наверное, вспоминала покойного своего супруга, тоже сложившего буйную голову в бою с погаными. Глядя на мамку, всплакнула и Предслава. Следом за ними шёл хмурый Позвизд, держа в руке тонкую свечу. Возникла возле Предславы и Златогорка, она тихо шепнула на ухо подруге:

– Беда, княжна! Переметчик Володарь из поруба сбежал!

– Как сбежал?! – Предслава вмиг перестала плакать и испуганно вскрикнула. Вспомнился ей враждебный взгляд исподлобья чёрных очей. Страшновато как-то стало у девочки на душе. Почему так, понять она не могла.

Глава 12

Из похода на болгар князь Владимир возвращался в сиянии славы. Взяв верх в нескольких кровопролитных сечах, князь захватил Переяславец-на-Дунае, в котором и сотворил с болгарским правителем вельми выгодный для Руси мир. Много золота, серебра, дорогой рухляди везла в Киев обогатившаяся в походе дружина. Князя всюду славили, в честь его слагали звонкие песни.

Отшумело, отзвенело наполненное яркими красками буйное жаркое лето, под ногами громко шуршала сухая степная трава, желтела листва в густых дубовых рощах и лесах, раскинувшихся по берегам многоводной Роси. Промелькнули в стороне слева укрепления Богуславля, взору открылось широкое поле, прозванное Перепетовским, заголубело впереди у окоёма Рутское озеро.

Заканчивался тяжёлый многовёрстный путь дружины, воины торопили коней, скакали вперёд, оставляя позади обозы с доспехами и оружием. Князь уже знал об осаде печенегами Киева и победе Александра Поповича.

«Проучу я ентих степняков! И до Володаря доберусь!»

Всё сейчас казалось Владимиру простым и легко разрешимым. Не думалось о том, что война с печенегами потребует многих трудов и жертв. Осознание этого придёт к Владимиру позже, теперь же он, в лёгком жупане[108] и алом развевающемся за плечами корзне[109], немного пригибаясь вперёд, к шее вороного скакуна, лихо нёсся по пыльному шляху впереди воинов. Чувствовал он себя молодым, сильным, словно и не было никогда ни боли в спине от долгой тряски верхом, ни прошлых разочарований, ни седины в бороде. Позади остался мост через Стугну[110], под которым когда-то в юности прятался он, разбитый ордой Тимаря, от настигающих печенегов.

Нахлынули внезапно в душу князя воспоминания. Как издевательски смеялась над ним тогда Рогнеда! Называла трусом, горе-воином! О Боже, почему она умерла так рано?! Пусть бы ненавидела его, пусть не прощала гибели родных и своего бесчестья, но… Ему нужна была (ох, как нужна!) эта её ненависть, её исполненные презрения глаза, её издевательский смех! Как не хватает ему её гордости! Испуганные лица покорных рабынь, готовых исполнить любую прихоть своего господина, заискивающие улыбки, лесть – как всё это надоело ему, князю, до тошноты! Но прочь, прочь, пусть уйдёт, отхлынет из души прошлое! Господу виднее, Он один только и определяет, какой у кого из смертных путь на белом свете.

Серебрилась под мостом внизу Стугна, вот уже и Василёв[111] с высокой колокольней показался впереди. Двое ратных отделились от отряда и подскакали к Владимиру.

– Княже! Сами мы василёвские. Отпусти родных повидать! – взмолился молодой дружинник в сером вотоле[112] и высокой войлочной шапке, которую торопливо стянул с кудрявой головы.

Его товарищ, постарше, с вислыми густыми усами, в которых пробивалась седина, и сабельным шрамом на щеке, молчал.

– Ну, что ж, Ратибор и ты… – Владимир припомнил имя старшего и улыбнулся. – Стемид! Поезжайте. Токмо про пир не забудьте. В день Рождества Богородицы учиняю! Коли опоздаете, выгоню из дружины! – шутливо, с напускной сердитостью добавил он. – Ну а мы далее скачем. Уж Киев недалече!

…В стольный въехали в жаркий полдень. Едва успел Владимир сойти с коня и снять при помощи холопов корзно, как подскочила к нему Предслава. Подпрыгнув, она повисла у отца на шее, смешно визжа от радости и восклицая:

– Батя! Батюшка!

«Хоть кто-то из родни меня любит!» – подумалось вдруг Владимиру, когда он огляделся по сторонам, уловив насмешливую улыбку рябой Мстиславы, хмуро понурившего голову Позвизда и косой неодобрительный взгляд хромого Ярослава.

Впрочем, мысль эта как пришла, так и ушла, утонула где-то на задворках сознания. Навстречу князю уже спешил с крестом в деснице епископ Анастас, а за ним следом шёл Александр, спаситель Киева от печенегов.

Приняв благословение святого отца, Владимир тотчас подозвал к себе, крепко обнял и расцеловал воеводу.

– Спаси тя Бог, Олександр Попович! Доблестью твоею и отвагою спасён ныне Киев-град от лютого ворога!

Князь торжественно повесил на шею Александра золотую гривну. Многие бояре завистливо закачали головами. Такая гривна была сродни огромному богатству.

В бабинец князь заглянул уже поздним вечером. Алёне подарил большую серебряную чашу, украшенную сказочными птицами. Не забыл и рябую Мстиславу, надел ей на запястье широкий пластинчатый золотой браслет с чеканным изображением оленя и воина с копьём в деснице. Раздав дары, князь проследовал в светёлку к своей любимице. Поцеловал улыбающуюся Предславу в чело, вопросил об учении, об осаде.

– Не страшно ль было, дочка?

– Страшно, отче, – призналась девочка. – Особо… особо Володаря боюсь. Тёмный весь он какой-то, а очи так и сверкают.

– Володаря? – Владимир нахмурился. – Да позабудь ты о нём. Верно, не узришь николи его боле. Ты вот погляди лучше, что я тебе привёз.

Князь разжал сомкнутые пальцы. На грубой мозолистой деснице бывалого воина ярко сверкали маленькие серёжки с тёмно-синими самоцветами. Предслава ахнула от восхищения.

– Это тебе, – промолвил Владимир. – Носи на здоровье.

Юная княжна радовалась бесценному подарку. Лицо её светилось от радости и счастья. Тревожные думы о злодее Володаре ушли, покинули её, скрылись на время. Пройдёт много времени, прежде чем снова подступят к ней эти грозные, бередящие душу воспоминания. Пока же наступала мирная жизнь с её малыми и большими заботами и свершениями.

Глава 13

Немало лет минуло после осады Киева печенежскими ордами. Убит был в степи своими сродниками-соперниками хан Тимарь, воеводы Александр и Ян Усмарь ходили в степь за Сулу[113], пленили и привели на Русь другого хана, Родомана, вместе с тремя сыновьями. В Киеве, как всегда, шумно праздновали победы, закатывали на княжеском дворе многолюдные пиры, на которых рекой лилось вино и звенели яровчатые[114] гусли.

А меж тем на крутых обрывистых берегах Сулы, Стугны, Выстри[115], Трубежа[116], на гребнях старинных Змиёвых валов[117] росли, как грибы ранней осенью после обильного дождя, сторожевые крепости. Стучали топоры, визжали пилы, и вздымались ввысь, нависая над речными просторами, над степью, мощные дубовые стены со смотровыми башнями, с обитыми железом воротами и широкими площадками заборолов. Русь защищала себя от разбойничьих степных набегов, отодвигала, шаг за шагом, от своих рубежей лютые печенежьи орды.

Впрочем, были не только войны, были и миры, и долгие переговоры, бойко шла и торговля на степном пограничье.