Ключи от рая

Но не холод был причиной тому, что Влад лежал без сна до самого рассвета, глядя в темноту. Случалось ему ночевать и в худших условиях — на голой земле, под дождем и снегом, согреваясь лишь теплом тел своих товарищей, когда они сбивались в один большой живой комок… И ничего, спал!

А сегодня — совсем другое. Казалось, что на ветру ежится и стынет обнаженная, одинокая душа, которой уже не отогреться.

Ночью ему приснилась Алька — впервые за эти годы.

Сначала он увидел поле, развороченное снарядами после недавнего боя. Среди равнодушной красоты гор, вздымающих в небо заснеженные вершины, оно казалось чем-то инородным, неуместным… Как будто сама земля изранена войной.

А в небе полыхал закат. Это было очень красиво, так что хотелось смотреть и смотреть на него, позабыв обо всем. Влад, пожалуй, впервые заметил это и стоял словно завороженный. Вот только во сне и полюбоваться… В жизни не до того.

Влад долго смотрел в небо. Хотелось то ли плакать, то ли молиться Богу, в которого он так и не научился верить, то ли лечь на эту землю, обнять ее, попросить прощения и умереть. Только он отвел взгляд, как увидел, что через поле, прямо по вздыбленной земле, вернее, как бы поверх нее, так легко к нему идет Алька! В руках она держала горящую свечу и чуть прикрывала огонек ладонью от ветра. Ее лицо, освещенное теплым пламенем, казалось таким светлым, красивым, родным…

Влад рванулся навстречу ей, казалось, еще шаг — и сможет обнять, но поскользнулся и упал, уткнувшись лицом прямо в размокшую глину. А когда поднял голову — Алька исчезла…

Хотелось выть от отчаяния и безнадежной тоски, но из горла вырвался только хрип.

На этом Влад проснулся. Лицо покрылось крупными каплями пота, сердце бешено колотилось… «Так и кони двинуть недолго!» — подумал он, но почему-то совершенно равнодушно. Не все ли равно, когда и как это случится?

Почему-то именно в предрассветный час, когда все вокруг спят, приходят к человеку самые тяжелые, безнадежные мысли. За годы службы в спецназе Влад твердо усвоил только одно: война — это кровь и грязь. Хуже, чем в Афгане… там, по крайности, была чужая страна, а здесь вроде бы своя.

В обычное время об этом как-то не думалось — есть приказ, есть товарищи, и любое секундное промедление может стоить жизни и тебе, и им. Но сейчас, лежа без сна, Влад вспоминал погибших друзей и разрушенные чужие села, БТР, подорванный на фугасе, и женщин, причитавших над телами своих мужей, отцов, братьев, сыновей… Есть на войне много такого, чего лучше бы не видеть человеку, а если уж видел — то как потом жить? И зачем?

Возвращаясь домой после командировок, Влад почти беспросветно пил. Хотелось заглушить боль, отмыть кровь с рук и хоть ненадолго погрузиться в тихое беспамятство. Даже к отцу в деревню он почти перестал ездить — все откладывал, пока однажды не принесли телеграмму о том, что он скончался от сердечного приступа.

Влад как раз был дома. Усилием воли он заставил себя встать, побриться, надеть чистую рубашку и поехать туда. Как раз на похороны успел… Лида все плакала, и ее было жалко, но когда она вдруг заговорила о том, что отец хотел оставить дом ей, даже завещание написать собирался, да вот не успел, Владу вдруг стало противно. Он только рукой махнул и сразу же уехал. Даже на поминки не остался. В деревне больше делать было нечего.

Теперь у него осталась только служба. Трижды проклятое, кровавое ремесло… Но, кроме него, ничего в жизни нет! Влад иногда с ужасом ловил себя на мысли: «А что потом? Ведь не век же воевать! В ЧОП идти какой-нибудь, шлагбаум открывать-закрывать? Идти к пузатым в охранники?» Ну уж нет! Против такого исхода восставало все его существо. Лучше уж пусть убьют. Влад словно нарочно нарывался на пулю, но был словно заговоренный: за все время ни царапины.

«Наверное, ворожит тебе кто-то! — говорили, бывало, ребята из отряда. — Или молится хорошо…»

Этих разговоров Влад особенно не любил. Алый крест на ладони никуда не делся… И какая-то часть его души точно знала, что жизнь и смерть не в его руках. Как бы ни было тяжело и страшно, как бы ни жгла безмерная усталость, одиночество и пустота в душе — раньше времени туда не пустят!

А значит, придется жить.

Вот и рассвело уже… Топоча тяжелыми ботинками, вбежал Митька Свирский — молоденький лейтенант, не так давно пришедший в отряд из училища. Веселый парень, балагур и матерщинник, не раз заставлял весь отряд покатываться со смеху! Только сейчас почему-то его веснушчатое лицо было уж слишком серьезным. Не иначе, что-то стряслось.

— Подъем, ребята! Перебрасывают нас… В Хаслане захват заложников.

От пыли першило в горле, и битые стекла хрустели под ногами… Влад старался двигаться бесшумно и незаметно, но получалось не очень. Прямо с вертолета их бросили на штурм школы, захваченной боевиками, но с самого начала что-то пошло не так. При первой же попытке проникнуть в здание прозвучал взрыв. Почуяли что-то, суки…

И теперь вместо аккуратно и тихо проведенной спецоперации — беспорядочная стрельба и кровавое безобразие. Даже думать не хочется, сколько заложников уже погибло — и еще погибнет при штурме! А ведь там дети были… Школа уже горит, уцелевшие выскакивают в окна, а боевики, засевшие на втором этаже в классных комнатах и кинозале, бьют шквальным огнем…

Группа подполковника Ивана Михайловича Твердохлебова (ребята обычно звали его просто Михалычем или Батей), в которую входил и Влад, получила задание зачистить правое крыло здания. Здесь почему-то было довольно тихо… Настоящий бой шел в другой стороне, но расслабляться все равно нельзя ни в коем случае! Всегда можно наткнуться на схрон с оружием, взрывное устройство или затаившихся боевиков.

Школа, выстроенная добротно и давно, теперь казалась мертвой. Вряд ли когда-нибудь еще после случившегося здесь будут учиться дети… Среди осыпавшейся штукатурки, битых стекол и поломанных школьных парт, зачем-то сваленных в коридоре (это потом выяснится, что террористы заставили заложников строить баррикады), очень уж непривычно и дико выглядела стенгазета со старательно нарисованным букетом цветов и огромным заголовком «1 сентября — День знаний».

Вот лестница, ведущая вниз, в подвал, точнее, полуподвал с окнами чуть выше уровня земли. Михалыч остановился на мгновение, посмотрел на Влада и кивком головы указал ему: туда… Влад понял без слов. Судя по плану здания, здесь должны быть только подсобные помещения, котельная и раздевалка, где школьники переодевались перед уроками физкультуры, но проверить все равно надо. Очень уж удобное место, чтобы затаиться.

Подвал оказался на удивление тихим и нестрашным на вид. Здесь не видно было никаких разрушений, и казалось, что бой идет где-то далеко… Только дыма все больше с каждой минутой. Даже лампочка под потолком еще горела. Это было очень кстати: по крайней мере, нет опасности напороться на растяжку или какую-нибудь другую гадость.

Влад остановился. Ему показалось, что за неприметной облупленной дверью он услышал легкий шорох. Ну-ка, посмотрим… Одним ударом тяжелого ботинка он вышиб хлипкую дверь. Внутри было темно и тихо, но это еще ничего не значит!

— Кто здесь? Руки вверх, выходи по одному! — рявкнул Влад.

Ответом ему был нет, не крик — задушенный хриплый шепот:

— Мы здесь! Спасите нас! Помогите, тут дети…

Из темноты смотрели десятки блестящих глаз — огромных, умоляющих, почти безумных от ужаса. Влад пригляделся — только женщины и дети, человек двадцать, не меньше! Удивительно, как они только умудрились уместиться в тесной каморке…

Женщины наперебой принялись рассказывать, как еще в самом начале убежали и спрятались здесь, как успокаивали детей, чтобы не плакали без еды и воды, как прислушивались ко всему, что происходило в школе. Автоматные очереди раздавались несколько раз…

— Значит, кого-то расстреливали, — спокойно сказала старуха в черном платке, и в этом спокойствии было что-то особенно страшное, безумное…