Страница 11 из 16
– Клянусь священными водами Стикса, я расколю вашу мерзкую посудину, как гнилую тыкву! – скрипел зубами обозленный до предела Дункель, доставая из заднего кармана пистолет. Перепуганные моряки вместе с боцманом попадали кто у мачты, кто у шкотовых лебедок, опасаясь поднять голову от выдраенных досок.
Фридрих, удерживая фрегаттен-капитана за локоть, предостерег по-немецки, чтобы команда не поняла, разумеется, кроме Клауса, который лежал у носового люка в такелажную:
– Отто, оставь их морскому дьяволу! Иначе эти китобои перестреляют нас! Ты же видишь, у них винтовки, они будут бить залпами по ходовой рубке и разнесут ее в щепки, попортят приборы!
Дункель с полминуты тяжело дышал – не привык уступать поле боя с чувством понесенного поражения, да еще перед какими-то моряками китобоя, но в словах Кугеля было слишком много истины. «Ниче-го-о, – проскрипел он стиснутыми зубами, – вам не миновать акульих зубастых пастей! Поперхнетесь вы моими галетами!» Он поднял голову и крикнул Роберту:
– На румб сто восемьдесят градусов!
Послушно повторив приказ, Роберт закрутил штурвал в обратную сторону, и яхта, слегка наклонившись на левый борт, под двигателем быстро пошла на юг. Вдогон загремели торопливые выстрелы – в гроте появились три крохотные дырочки. Шлюпка, поднимаясь и опускаясь между волнами, стала отдаляться.
Прошло минут десять, и только тогда Дункель окончательно решил не связываться больше с китобоями.
– Поднять все паруса! Глуши мотор! – Он командовал спокойно, словно и не подвергался смертельной опасности. Фридрих подошел к баронессе, чтобы успокоить ее, а сам внимательно наблюдал за поведением команды, тем более что Карл по знаку отца отошел ближе к баку. Боцман, негромко чертыхаясь, вскочил с палубы, повторил команды сенатора:
– Ставь паруса под правый бакштаг! Трави правые шкоты! Выбирай левые! Крепи шкоты!
Ветер дул с кормы и чуть справа, наполнил паруса, в том числе и большой выносной спинакер. Яхта с левым креном быстро пошла на юг, продолжая так негаданно прерванный бег к заветному месту, о котором пока что знал только один человек.
– Отлично, парни! – Боцман удовлетворенно покашлял в кулак. – Чжоу – на камбуз, готовь обед! Подвахтенным отдыхать! – Майкл, не дожидаясь указаний сенатора, решил хоть такими командами напомнить морякам, что именно ему, а не пассажирам, они обязаны беспрекословно повиноваться. «Такого еще в моей морской службе не было, – в который раз мотнул больной головой изрядно взволнованный Майкл. – Святой и нерушимый долг каждого моряка – спасать потерпевших крушение! Никто не застрахован от подобного несчастья, в том числе и этот немецкий сенатор…»
Карл оставил баронессу наедине с Кугелем сидеть в кресле, подошел к отцу. И его грызли сомнения вперемежку с угрызениями совести, что пришлось бросить среди моря обреченных людей, хотя он отлично понимал главный мотив в поведении отца. Теперь надо, чтобы и вся команда узнала эту причину, которая лежит на виду у всех, а не та, подспудная, главная…
– Отец, а почему мы оставили китобоев? Я так и не понял, что за причина? – Карл спросил и краем глаза увидел, что команда тут же навострила слух, приблизилась к ним.
– Да потому, что на яхте женщина! Черт побери, Майкл! Неужели вы не понимаете? – И Дункель повернулся к нахмуренному боцману, который был несомненно подавлен поступком сенатора. – Вы что, не видели, кого готовы были принять на борт? Эти мужланы наверняка целый год болтались у берегов Антарктиды, озверели в полном смысле слова! Кто-нибудь из них не сдержал бы плотской страсти, посягнул бы на честь баронессы! Я видел уже эти рысьи огоньки в глазах китобоев, едва только госпожа Бутанис попала им в поле зрения! Видел и кривые усмешки, молчаливые намеки на скорую потеху… Неужели вы думаете, что мы не вступились бы за нее? Представьте, какое побоище здесь учинилось бы. У них пять винтовок, огромные ножи. Резня была бы пострашнее, чем в древние времена на Флегрейских полях, где греческие боги дрались с гигантами. Я не могу рисковать жизнью своих детей, всего экипажа. Совесть наша перед Господом чиста, мы дали им воду и галеты, до Новой Зеландии им этого вполне хватит. Все остальное – в их собственных руках, пусть поработают веслами хорошенько.
– Если так прикинуть, то ты прав, отец! – Лицо Карла прояснилось. И боцман перекрестился, складки у рта разгладились, глаза повеселели. Он шумно вздохнул, повернулся к морякам и сделал им знак большим правым пальцем – все, дескать, о, кей!
– Выходит, что по здравому смыслу вы поступили, господин сенатор. Видит бог, по здравому смыслу, – повторил Майкл, окончательно отогнав от себя нехорошие мысли, которые пришли было в голову по отношению к сенатору Дункеля. – Прогулочная яхта – не океанский пароход, где команда в сто человек… Хотя и такие пассажирские пароходы не застрахованы от пиратских налетов и ограбления.
– Твоя правда, Майкл! Думаю, что и моряки тоже поймут меня правильно. Кто знает, сколько дней или часов прожили бы мы дружно с теми китобоями… Карл, спустись в каюту. Мне кажется, что Вальтер принял все случившееся слишком болезненно. Поговори с ним. – А сам подумал с отчаянием в душе. – «Только бы мне сохранить сына и вернуться с ним домой благополучно! Отправлю на лучшие курорты мира, пусть подлечит нервишки, иначе ему не выжить в этом кромешном аду с его постоянными политическими, финансовыми и бытовыми катаклизмами… А невесту мы ему найдем со временем, достойную невесту, не какую-то нищую индианку…»
– Хорошо отец, я сейчас спущусь к брату. – И Карл с безмятежной улыбкой пошел к трапу.
Отто осмотрелся, нашел взглядом Фридриха, сделал ему знак быть на баке и следить за поведением команды, а сам прошел на корму, опустился на свободное складное кресло, взял баронессу за руку. Марта непроизвольно вздрогнула, словно не видела, кто с ней рядом, подняла голову – на лице все еще оставался отпечаток пережитого испуга и недоумения: что же случилось? Почему китобоев не взяли на яхту и тем обрекли на гибель? И почему моряки на шлюпке начали в них стрелять? Слова объяснения, только что сказанные Дункелем морякам команды, похоже, до ее сознания пока что не дошли…
Отто решил говорить не от себя, а от героев Джека Лондона, о которых Марта так превосходно начитана:
– Милая моя Пандора. Вы помните, что произошло с очаровательной Мод Брустер? – Отто еще раз продемонстрировал незаурядную память. – Волк Ларсен принял ее со шлюпки и тем вроде бы спас ее, совершив благородный поступок… Но он спас ее от голодной смерти в океане с тем, чтобы подвергнуть еще более страшному испытанию!
Ее счастье, что обезумевший капитан «Призрака» в ту минуту потерял силы по причине рака мозга! Но кто поручится за этих девятерых одичавших моряков? У меня волосы встают дыбом, едва только представлю себе, что они могли с вами сделать… Мы вчетвером легли бы перед вами намертво, защищая вашу честь, но как повела бы себя команда? Для них мы случайные пассажиры, только и всего…
– Благодарю тебя, Отто. Ты прав… Наверное, так и надо было поступить. Но я так напугалась за тебя и за себя. Ведь в меня еще ни разу не стреляли, а тут…
– Теперь этот кошмар позади, милая Марта. Спустись в каюту, отдохни. Я думаю, теперь ничего подобного уже не случится, и скоро мы прибудем к сказочным пещерам Али-Бабы…
Карл медленно открыл дверь каюты – брат сидел с книгой, но читал или только делал вид, понять было трудно: лицо без кровинки на всегда румяных щеках, глаза отрешенные, словно их тронуло ледяное дыхание Таната[6]. На маленькой тумбочке в рамке стояла хорошо памятная фотография – в феврале сорок третьего года отец приезжал в Берлин получать из рук фюрера крест за успешные атаки союзнических конвоев, а заодно повидаться с семьей. Тогда они и сфотографировались вместе, в последний раз. Слева на фото была мама, рядом с ней семилетний Вальтер, потом Карл, крайним справа сидел отец. Фото матери отрезали, чтобы поместить на памятник – другой почему-то не попалось тогда под руку – и теперь на фотографии над головой Вальтера заметен локон материнской прически…
6
Танат – бог смерти (греч. миф.).