Христоверы

– Да мало ли куда? – пожимая плечами, пробубнил Матвей Кузьмич. – В городе в гостях задержался. Разве ему в Самаре негде остановиться?

– Если бы он в гости поехал, то упредил бы меня заранее, что задержится, – дрожащим от слёз голосом вымолвила Степанида. – А сегодня он пораньше возвернуться обещал.

– Не боись, черти не унесут твоего Макарку, – с неприязнью высказался Матвей Кузьмич. – Он и сам похлеще всех чертей будет. Ты бы шла лучше домой, Степанида, а не мыкалась ночью по дворам. В избе своей дожидайся Макарку, у печи сидя. А он, как объявится, так прямиком домой подастся. Здесь, в деревне, никто особливо его не приветит и в гости не ждёт.

Заливаясь слезами, Степанида выбежала из избы. Старики в раздумье, будто договорившись, повернулись к иконам лицами и опустились перед ними на колени.

Развёрнутые оглоблями в сторону берега сани прочно застряли в полынье. Лошадь, запутавшись в сбруе и вожжах, лежала на берегу, у самой кромки воды, судорожно дёргаясь и силясь освободиться. Связанный по рукам и ногам Макар Куприянов сидел в санях. Одежда на нём промокла, а холодная речная вода доходила до горла.

Выбравшись из сугроба, в котором он оказался, вылетев из саней, Силантий достал из валенка нож и освободил лошадь от сбруи и вожжей. Освободившись от пут, та вскочила на ноги, затем выбежала на дорогу и помчалась в направлении деревни.

Убрав нож, Силантий подошёл к берегу, присел у кромки воды и посмотрел на тонущего в полынье Куприянова.

– И как ты там, Макарка? Тепло ли тебе в водице студёной или холодно?

– Всё, будя чудить, – отозвался, стуча от холода зубами, Куприянов, – сам видишь же, что утону я сейчас.

– И не просто вижу, а жду не дождусь, когда ты камнем ко дну пойдёшь, – рассмеялся Силантий. – Вот когда башка твоя под водой скроется, тогда я и уйду.

– Скажи, за что ты подверг меня пытке эдакой? – закричал вне себя Куприянов. – Что я тебе сделал, скажи?

– Мне ты не сделал ничего, а вот людям в деревне много зла причинил, – ответил Силантий. – В долги всех вогнал, забираешь у них всё, что захочешь.

– Ложь! Всё навет на меня! – закричал истерично Куприянов. – Это злые языки меня обгаживают!

– Люди всей деревней попусту трепаться не будут, – усмехнулся Силантий. – А ты тони, тони себе, негодник. Это сначала водица студёной кажется, а потом, когда в ад входить будешь, там и согреешься.

С каждой минутой сани всё глубже и глубже оседали в реку, а вместе с ними и Куприянов.

– Ты погляди, я же утону сейчас? – простонал он в отчаянии. – Ты же грех смертный на душу берёшь.

– Э-э-э… Да у меня на душе уже столько грехов, не счесть! – захохотал, развеселившись, Силантий. – Душа у меня, как уголь, чёрная! А греха за то, что тебя утопил… Не-е-ет, твоя погибель доставит радость всей деревне! Так лучше молись, пока жив ещё, а не спорь со мной – жить тебе или не жить, понял?

– Может, и помолился бы, да некому, – захныкал Куприянов. – Нет тут моего бога, нет!

– Как это нет? – удивился Силантий. – Понятное дело, Бога никто не видит, но Он всегда со всеми рядом, не сомневайся, Он здесь.

– Бог мой во плоти, и он здесь быть не может, – выкрикнул, хныча, Куприянов. – Мой Христос… Он среди людей живёт!

– Постой, где-то я уже это слышал? – ещё больше удивился Силантий. – Ты что, христовер убогий, Макарка? Поди на борту корабля хлыстов себе местечко пригрел.

– Хлысты смрадные греховодники, а я из другого теста вылеплен, – отозвался, рыдая, Куприянов.

Услышав его ответ, Силантий даже привстал от изумления.

– Из другого? Это из какого же?

– Что ни на есть праведного, – всхлипнул, отвечая, Куприянов. – Оскоплённый я… И Прокопий Силыч Христос мой.

– Значит, ты скопец, чёрт поганый? – рассмеялся Силантий. – Сдаётся, что ты ещё понадобишься мне. Но завтра… Завтра ты к Матвею Кузьмичу Звонарёву наведаешься, в ножки ему поклонишься и прощения попросишь за то зло, что ты причинил ему.

– Зло? Матвейке? – воспрял духом Куприянов. – Да ни в жизнь такого не было, поверь?

– Не трепись, а то передумаю и тонуть тебя здесь оставлю, – прикрикнул Силантий, беря в руки вожжи и бросая конец Куприянову. – На-ка вот, держи, иуда…

– Дык как же я? Руки-то связаны? – прохныкал тот.

– Зубами держи, ежели жить хочешь, – рыкнул на него Силантий. – Не полезу же я в воду подсоблять тебе на берег выкарабкиваться.

Изловчившись, Куприянов ухватился связанными руками за конец вожжей, брошенный Силантием.

– Видать, шибко жизнью дорожишь, тварь подколодная, вон как цепляешься, – вздохнул тот. – Ну, держись крепче, скопец. Я начинаю тебя вытаскивать…

19

Георгий Стрельников, иерей Самарского кафедрального собора имени Покрова Божьей Матери, неожиданно появился в Зубчаниновке и пришёл в молельный дом христоверов. Теряясь в догадках относительно его визита, старец пригласил его за стол. Андрон не раз видел молодого красивого священника, но лично беседовать им пришлось впервые.

– Я хочу спросить у тебя, Андрон, ты не сердишься, что я без приглашения пожаловал на корабль твой? Кажется, именно так вы, христоверы, называете свою обитель.

– Да я рад тебя приветствовать на корабле нашем, батюшка, – ухмыльнулся старец. – А сержусь ли я на тебя? Гм-м-м… Не вижу в том надобности. Ну, пришёл к нам в гости, значит, пришёл.

– А пришёл я познать смысл веры вашей, который, как ни стараюсь, никак понять не могу, – сразу перешёл к делу иерей. – Я много всякой всячины слышал о вас и учениях ваших. И в беседе с тобой хочу увидеть черту, отделяющую правду от кривды.

Выслушав гостя, Андрон натянуто улыбнулся.

– Ответ мой таков будет, – медленно заговорил он. – Напраслину на нас возводят, батюшка, как есть говорю. Мы не порываем связи с православием и в церковь исправно ходим. Охотно чтим все догмы и традиции православные. Ну а кто, выходя из церкви, на радения к нам идёт, так мы завсегда пожалуйста. Милости просим всех и каждого. У нас не принято гнать взашей тех, кто душой и сердцем к нам тянется.

– Тогда что вы проповедуете в стенах ваших, отличное от проповедей в храме православном? – поинтересовался иерей, глядя в прищуренные глаза старца. – Чем морочите прихожанам головы, что они на радения ваши гуртом идут?

– Мы проповедуем аскетизм и безбрачие, – усмехнулся Андрон, отвечая. – И заповеди наши просты в разумении: хмельного не пейте, плотского греха не творите, не женитесь, а кто женат, как с сестрой, с женой живите; не женимые не женитесь, женимые разженитесь.

– Действительно всё просто, – вздохнул иерей. – А про свальные грехи почему же умалчиваешь? Про оргии развратные почему не говоришь?

Выслушав его, старец выпрямился, будто готовясь к рукопашной схватке, расправил плечи и с блуждающей улыбкой ответил:

– Наговор и напраслина, эдак я называю все худое, что про нас болтают. Злые языки не отрежешь и лживые рты ничем не заткнёшь.

– А голоссалии и пляски греховные вы тоже молитвой называете? – наседал иерей. – И Христа назначаете сами? Это же ересь и страшный грех.

– И «то» тебе, и «сё» не нравится, батюшка, – вздохнул Андрон. – А люди-то к нам на радения, как ты сказал, гуртом бегут. Скучают они на проповедях ваших и, стало быть, в вероучениях сомневаются. А чего пляшем мы на радениях наших, да чтоб радость в души прихожан вселить. Ты Библию почитай, батюшка. Надобно молиться по старинке, как молился царь Давид для спасения душ. А, молясь, он скакал из всей силы перед Господом!

– Это всё от лукавого, – поморщился иерей. – И от секты вашей всё больше бесовщиной попахивает. Нет от вас пользы для людей, нету!

Андрон с откровенностью искреннего убеждения покачал головой.

– Не понимаем мы друг друга, батюшка, чую, что и не поймём, – высказался он, вздыхая. – Какая польза людям про Бога знать и святых, которых он не видит и помощи от них не получает. Люди не познают Бога, не видя Его живым. А вот мы открываем им Бога живого, и они нам благодарны за то.