Христоверы

Глянув на часы, Евдокия поспешила за печь и быстро переоделась в красивое цветастое платье, подчёркивающее её фигуру. Мария, войдя в дом, сразу же обратила внимание на изменившуюся сестру:

– Ух ты?! Прямо не узнать тебя, Евдоха. Или ты опять в церковь намылилась, сестра? А может быть, барина того поискать? Вон как вырядилась, глаз не оторвать.

– Тебе-то какое дело, куда я, – огрызнулась Евдокия. – У тебя есть работа, вот и исполняй её, а в мои заботы не суйся.

– Ой, ой, ой, – обиделась Мария. – Ну и ступай себе куда хочешь. Только в общине недовольные тобой имеются. Тебя перестают понимать люди, а там и до беды недалече.

– Ладно, не серчай, – сказала Евдокия примирительно. – Ты правильно мыслишь – в церковь я. Душа так и тянет в храм Божий, чую, большая беда поджидает меня.

– Обижайся не обижайся, но ты сама накликиваешь на себя беды, сестра, – вздохнула Мария. – Живи, как все, и беды уйдут. Вот чего тебя всякий раз в церковь тянет? Потому, что ты только и думаешь, как бы помолиться тайно иконам. Ты как не от мира сего, Евдоха? Ни ума, ни разума в башке твоей не осталось. Блаженная – вот кто ты есть, сестрица моя дорогая.

– Нынче старец со мной беседовал, – проглотив обиду, сказала Евдокия. – Тебе что, не интересно, о чём он вещал мне?

– Интересно, но жду, когда ты сама мне всё расскажешь, – вдруг заинтересовалась сестра.

– Он ко мне хочет нового мужа духовного приставить, – вздохнула Евдокия. – Кого, не сказал, а у меня всё внутри сжалось от худого предчувствия.

– Подумаешь, – пожимая плечами, сказала Мария. – Андрон мудрое решение принял и правильное, ежели знать хочешь. Евстигней ушёл на фронт и канул. А ты места себе не находишь, в церковь зачастила и в свальных радениях не участвуешь.

– Не могу выносить блуда срамного, – брезгливо поморщилась Евдокия. – Не такая я.

– А я что, «такая», по-твоему? – возмутилась Мария. – Может быть, ты меня с гулящими девками ровняешь? Свальные радения грехами не считаются, и ты это не хуже меня знаешь, сестра неразумная.

Не желая ссориться, Евдокия не отреагировала на гневный выпад сестры и промолчала. Собравшись с мыслями, она решила успокоить Марию и даже рот открыла, чтобы произнести примирительную фразу, но… Вдруг открылась дверь, и в дом вошёл Ржанухин Савва.

– Ну где ты, Евдоха? – позвал Савва. – Я уже лошадь запряг, а ты всё носа из избы не кажешь.

– Сейчас я, – засуетилась Евдокия, накидывая на голову платок. – Ступай, Саввушка, выйду непременно.

Когда Ржанухин вышел на улицу, Евдокия перевела взгляд на сестру.

– Я пойду, Маша. С тобой мы опосля ещё посудачим. Не сердись на меня, сестрица, и не думай худо обо мне.

13

Иван Ильич Сафронов заглянул к купцу Лопырёву, старому знакомому и незаменимому собутыльнику, с которым они на протяжении долгих лет дружбы выпили не одну бутылку горькой и приударили не за одной сотней женских юбок. Они сидели за столом, пили чай и предавались воспоминаниям о былом.

– Как движутся твои коммерческие дела, Ивашка? – поинтересовался Лопырёв. – Всё так же, на высоте?

– Да какие сейчас дела, о чём спрашиваешь, Гаврила? – притворился озабоченным Сафронов. – Так, мелкие делишки, не больше. Держусь на плаву и рад тому.

– Ты бы видел сейчас своё лицо, Ивашка? – хохотнул Лопырёв. – Такое сквашенное, как будто последний хрен без соли доедаешь. А у меня вот сведения по тебе другие.

– А, по моим сведениям, дела твои не так блестящи, как прежде, – поддел собеседника Сафронов. – И лабазы твои поскуднели, и другая коммерция так себе.

Лопырёв, выслушав его, встряхнулся и весь напрягся.

– Откуда у тебя такие сведения, Ивашка? – хмуря лоб, поинтересовался он.

– Откуда? – улыбнулся Сафронов. – Не поверишь, но вся Самара об том говорит.

– Не говорят, а брешут люди, – в сердцах высказался Гаврила. – Трудно мне приходится, очень трудно, а кому сейчас легко, в такое-то время? Денег у людей мало стало, вот и покупательский спрос упал. Кручусь, как таракан в банке, а толков никаких.

– А сынок твой, Влас? Он тебе крутиться помогает? – хитровато щурясь, поинтересовался Сафронов. – А может, тоже врут люди, дурные слухи о нём пуская? Я вот слыхал, будто сыночек твой всё больше жизнь праздную ведёт? В ресторанах и кабаках, в дурной компании пребывает?

Выслушав его, Лопырёв поморщился.

– Мой сын, – сказал он, – это головная боль. Вымахал верстой, до макушки не достать, не подпрыгнув, а мне, отцу своему, обуза, а не подмога. Проку от него никакого. Только за юбками скакать горазд жеребцом, а родительский промысел никак не празднует.

– Видать, в тебя пошёл, – поддел его Сафронов. – Яблоко от яблони недалеко падает.

– Что я? – возмутился Лопырёв. – А ты лучше себя вспомни? Мы оба с тобой и попить и погулять любили, да дело знали. Только вот тебе повезло, дочка у тебя народилась, а у меня верзила и лоботряс никудышный.

– А ты жени его, – предложил Сафронов. – Может, и остепенится Влас твой, в семейную рутину погрузившись?

– А мы? Вспомни нас, Иван? – покачал головой Лопырёв. – Разве остепенила нас жизнь семейная? После венца ещё пуще вразнос ударились, правда, и о деле всегда помнили.

– Мы с тобой дело другое, Гаврила, – обронил Сафронов, наливая себе чая. – Ни мне, ни тебе не повезло. Тебя женили на кошельке отца Дуньки рябой, да и я тоже не по своей воле женился. Вот потому искали счастье мы не дома, не в семье, а в вине и обществе девок распутных.

Выслушав его, Лопырёв задумался, и его лицо осветила широчайшая улыбка.

– А знаешь, что, Иван: выдай-ка свою Анну за моего Власа? – оживился он. – Дочь у тебя одна и сын у меня один, и всё, что от нас останется, им достанется?

К предложению Лопырева Сафронов оказался совершенно не готов. Но как человек бывалый и изворотливый, Иван Ильич мгновенно сообразил, что ответить другу.

– А что, мысль хорошая, Гаврила, – сказал он с улыбкой. – Только Анна моя сейчас в Казани, в университете учится. Вот закончит, тогда и пожалуйста. Вполне возможно я благословлю её под венец идти.

– Другого ответа я и не ожидал от тебя, Ваня, – осклабился Лопырёв. – Ты всегда был сам себе на уме, даже пьяный в стельку. А ежели глубже копнуть? Для чего бабе нужна учёба? Читать, писать умеет, вот и будя. Ей того достаточно. Согласись, чтобы детишек рожать и растить их, много ума не надо.

– Тогда давай хотя бы конца войны дождёмся? – предложил Сафронов. – Да и дочку негоже с учёбы срывать. А свадьба нынче людей не порадует, а обозлит. Кругом горе, а у нас, у купцов, видишь ли, праздник отмечается?

– Иван, не крути мне мозги, я же тебя как облупленного знаю, – возмутился Лопырёв. – Не хочешь свадьбы, так и скажи. И нечего тут то на то, то на сё ссылаться.

– Ну что ты, не горячись, Гаврила, – со страдальческим выражением лицам обратился к нему Сафронов. – Да разве я против породниться с тобой? Ты меня неправильно понял. А война… Я вот чего опасаюсь, вдруг твоего Власа на войну закатают? А там и убить могут, не дай бог! Овдовеет моя доченька, вот чего я опасаюсь?

– Да не заморачивайся ты на сей счёт, Иван? – ухмыльнулся Лопырёв. – Мой сын на войну не пойдёт. Я уже заплатил кому надо и сколько надо. И Власа в покое оставят.

«Подсуетился, значит, скотина», – с озлоблением подумал Сафронов, а вслух, с довольной улыбкой, сказал:

– Тогда всё, считай, что мы поладили. А давно тебя такая удачная мысль посетила?

– Как пить бросил и по бабам мыкаться завязал, – с бравадой сообщил Лопырёв.

От ответа закадычного приятеля у Сафронова глаза полезли на лоб.

– Что ты сказал? Я не ослышался? – воскликнул он. – Я же к тебе только для того и пришёл, чтобы водки попить предложить.

– Всё, отпил я своё, Ивашка, – погрустнел Лопырёв. – А вот чайку давай ещё выпьем. И досуг у меня теперь другой появился. Всё, чем мы раньше с тобой занимались, я в помойку выбросил и забыл, так-то, Ваня.