Жонглёр

Пограничная процедура для Леонида, как пассажира первого класса, прошла удивительно быстро. Ровно столько, сколько потребовалось улыбающемуся чиновнику сделать какие-то пометки в документах. Таможенник беглым взглядом окинул открытый саквояж и величественным кивком пропустил его дальше. Леонид по инерции торопливо выскочил из небольшого причального павильона, так до конце не поняв, что он уже за границей.

Чёрный корпус корабля с белой надписью «Kanzler» нависал над самым причалом и подавлял всё вокруг. Таких больших судов Фирсанов прежде никогда не видел. Он был огромен, и Лёне показалось, что он выше Исаакиевского собора, что само по себе для любого петербуржца было несусветной чушью. Пузатое тело корабля венчали прямолинейные белые надпалубные надстройки, а по корпусу везде, где хватало глаз, были рассыпаны иллюминаторы. «Мастерская Вулкана», – окрестил про себя это гигантское произведение индустриализма Леонид. Трап пружинисто качался под ногами и, кажется, гудел от накопленной за многие плавания энергии. Так ему это виделось. Или впечатлительному юноше всё показалось?

Каюта первого класса была уютна и блестела какой-то особой, сверхъестественной чистотой. Стены были отделаны панелями в белых рамах, обтянутых шёлком. На двери, ткань, естественно, пожалели, но и этого было достаточно для того, чтобы избавиться от впечатления, что тебя запечатали в стальной коробке, как муху в янтаре. Кровать с белыми спинками была слегка приподнята над полом, а за занавесочкой в нижней части можно было спрятать не то чтобы необходимый багаж, а маленького слонёнка вместе с погонщиком. Небольшой круглый стол с лампой под зелёным абажуром, шкаф и несколько мягких стульев. Правда, кровать и стол были прикручены к полу. Но для чего это, Леонид быстро сообразил. За лёгкой занавеской скрывался иллюминатор, но не маленький круглый, а большой четырёхугольный со скруглёнными краями. Его стеклянная створка была забрана в крупную свинцовую плетёную сетку, чтобы не разбиться при ударе волны или порыве ветра. Фирсанов тут же откинул её и высунулся по пояс. Увидел фрагмент палубы и лестницу на нижние горизонты. Но больше всего молодого человека восхитили набрасывающиеся латунные барашки для герметичного закрывания. Во время непогоды или шторма будет сухо. Оглянувшись и удостоверившись, что его никто не видит, он подпрыгнул и издал воинствующий клич. Началось!

Потом степенно вышел на палубу и стал дожидаться отправления. На берегу не могло быть Елизаветы, но глаза, вопреки здравому смыслу, разыскивали её в толпе. Неожиданно пароход мелко задрожал, низко хрипло дважды рыкнул, щель между бортом и причалом, в которой закипела морская вода, стала увеличиваться. «Прощай, Родина! Прощай, дом. Прощайте, друзья-товарищи. Прощай, империя моя!» – пронеслось в голове Леонида. Чайки противными гортанными криками предрекали что-то нехорошее и истерично кружили над головой. Запах морской соли и йода свербел в носу, а ветер стал таскать за вихры, будто наказывая его за то, что покинул Отечество. Но что сделано, то сделано. Назад дороги нет, к старому возврат невозможен. И как бы подтверждая эту мысль, на «Канцлере» басовито и длинно заревела сирена, да так, что у Леонида ёкнуло сердце.

Порт исчез, город ушёл к горизонту, и Леонид замёрз. Его стала бить крупная дрожь, но он жадно всматривался в ещё русские берега. Потом стюард пригласил его на завтрак, и Фирсанов сдался.

В Стамбул вошли на рассвете и истошный крик муэдзина, призывавший правоверных на утреннею молитву, разбудил Фирсанова.

Стоянка, по морским меркам, была короткой – всего шесть часов. Так что Леонид решил побродить по городу иной цивилизации. Город белой чашей поднимался от кромки воды к холмам. Огромное количество мелких рыбацких фелюг с косым парусом, не обращая внимания на огромный корабль, шныряло перед его носом. Такая же суета творилась на дальней кромке бухты.

Первым, что бросилось – нет, не в глаза, а в уши, – так это гортанность местного населения. Встретившись, видимо, давние знакомые, начинали беседу ещё метров за сто до того, как сблизились, при этом им был плевать на всю эту разномастную и гомонящую толпу. Они вносили свою музыкальную лепту в эту бурлящую массу. И так поступал каждый.

То там, то здесь мелькали привычные красные фески, которых он насмотрелся на греках ещё в Одессе. Но в отличие от «жемчужины у моря», здешняя публика предпочитала кардинальные цветовые сочетания. Красная феска, голубой укороченный камзольчик и короткие брюки, ярко-синий кушак, оранжевые гетры и малиновые расшитые чувяки. Было много людей в халатах и чалмах на голове. Женщин было крайне мало, и все они были в чёрном или в чём-то совсем неброском с головы до пят. Только иногда из прорези сверкали когда любопытные, когда настороженные глаза.

Город, зажатый холмами со всех сторон, имел странную для Леонида прямолинейно-рубленую структуру. Прямая улица могла ни с того ни с сего скакнуть в сторону и, сделав несколько крутых поворотов, продолжится в прежнем направлении. Купольные мечети с остроконечными минаретами, пронзающими небо и царапающими облака, были едва ли не на каждом шагу. Ему хотелось заглянуть внутрь, но он не рискнул незнанием ненароком оскорбить чувства верующих. Его изумила бесконечная череда обуви, выставленной перед входом. «У нас обязательно кто-нибудь да попятил, хотя бы пару», – подумал с улыбкой Леонид.

Незнание языка, опасность заблудиться, но самое главное – боязнь опоздать на корабль, серьёзно сдерживали Фирсанова от вольной прогулки и созерцания красот этого города. Но вопреки сдержанной осторожности, он всё же разрешил себе прогуляться неподалёку от порта. Что едва не привело к срыву миссии целиком! Во время мимолётной экскурсии будущий журналист хотел отыскать в клубке восточных улиц останки колыбели православия – Константинополя! Может, не туда смотрел или не под тем углом, но бывшая столица Византийской империи так ему и не открылась.

Где-то он перепутал поворот и возвращался другим путём. На одной из улочек он натолкнулся на толпу, которая пристально за чем-то наблюдала и изредка одновременно испуганно-восторженно выдыхала. Протиснувшись ближе, он увидел небольшой коврик, на котором лежал свёрток. Приглядевшись, Леонид с изумлением разглядел смуглое человеческое тело. Казалось, что за минуту до появления Фирсанова его небрежно скатал некий пекарь и завернул в тряпки. И вдруг «свёрток» медленно-медленно, только за счёт мускульного усилия, стал разворачиваться и вставать, как росток некоего экзотического растения. Тот, кто был свёрнут, как портняжный сантиметр, за считанные мгновения превратился в моложавого мужчину. А «тряпки» – в чалму и расшитую «золотом» набедренную повязку. Индус, или тот, кто выдавал себя за индуса, обвёл зрителей глазами пьяной вишни и поблагодарил ослепительной улыбкой. Фирсанов застыл, как зачарованный, стал внимательно следить не за тем, «что» делается, а за тем «как» это делается. Он впервые видел уличного циркача за пределами России. Вдруг удастся рассмотреть и перенять какой-нибудь секрет и для себя.

Перевитая, будто сплетённая из канатов, рельефная мускулатура проступала при каждом движении тела. Даже седина в бороде не выдавала его реального возраста. Двадцать? Сорок? Шестьдесят? Факир подбросил вверх верёвку, но когда произошла подмена, Леонид не уследил. Верёвка застыла в воздухе, и циркач с ловкостью обезьяны взобрался наверх. После воздушных пассов руками индус выпустил длинный язык пламени, чем вызвал очередной вздох восторга. Не мог же он держать горючую смесь всё это время во рту! Спустившись, бродячий артист одним движением заставил верёвочный шест лечь кольцами у его ног. Фирсанов даже зачесался от восторга. Вот это на самом деле достойный трюк. Но как им овладеть?

А тем временем циркач изящным движением извлёк что-то из тканой сумки, лежащей у самых ног. В следующее мгновение в воздухе засияли булавы для жонглирования с цветными гранями на утолщениях. Под восторженное аханье они то взлетали в небо, то замирали на кончике подбородка, то вставали столбиками на плечах или предплечьях артиста. Вдруг – падали к земле, где циркач возвращал их назад ногой в тапке с острым загнутым носом.