Страница 37 из 40
— Спасибо, — сказал Володя. — Спасибо вам…
— Ты, дочка, садись, — сказал Кадам — Лошадь повезет. Потом тебе долго идти.
Кадам подвел к Люсе коня, придержал стремя. Люся вдруг всхлипнула без слез и поцеловала Кадама, поцеловала его куда-то в плечо. Айша, наблюдавшая издали, отвернулась и ушла в дом. Уезжают русские — и пусть себе едут. И нечего целоваться.
Вскочив на отцовского мерина, Джура поехал со двора. Поехала и Люся, и Володя зашагал, опираясь на новенький Лехин ледоруб. Глядя им вслед, Гульмамад с силой размахивал своей шапкой.
— Одни уходят, другие приходят… — надев шапку на голову, сказал Гульмамад. — Поедешь в Кзыл-Су?
Кадам отрицательно покачал головой — нет, он не поедет в Кзыл-Су. В Алтын-Киике его дом, здесь он останется.
— Мясо себе возьми, — сказал Кадам. — Испортится.
— Это несчастливый дом, Кадам, — Гульмамад кивнул в сторону Кадамовой кибитки. — Ты хотел строить другой, на месте отцовского… Хочешь, Айша поможет тебе.
Айша вышла из дома, встретилась взглядом с Кадамом. Кадам глядел безразлично.
— Большая стала у тебя дочка, — сказал Кадам.
Айша улыбнулась, закрыла лицо краем платка.
История четвертая
НАЧАЛО
Плотная стайка воробьев стремительно и круто спикировала из сочной синевы неба на круглую поляну — травяное пятнышко среди зарослей кустарника и деревьев. Словно бы в плотной ткани неба обнаружилась вдруг малая прореха, и птицы посыпались оттуда на землю коричневым градом. Приземлившись, воробьи с жадностью накинулись на кусочки хлеба, разбросанные по траве.
На краю полянки желтела крохотная мазанка-времянка, крытая ветвями. Лопата валялась на земле у входа во времянку и два кетменя — один целый, другой без черенка.
Сидя на камне, принесенном сюда неслучайно, Кадам занимался нужным делом: точил тяжелый и длинный кинжал дамасской стали. Рукоять кинжала была обтянута черной кожей, темный клинок испещряли неровные узоры: цветы, листья. Кадам с нажимом проводил оселком вдоль острия клинка, прислушивался к высокому пению металла. Не отрываясь от дела, он поглядывал время от времени на Айшу, словно бы желая убедиться, что она на своем месте — как молодое дерево, росшее особняком от других посреди полянки, как мазанка и как лопата у входа в мазанку. Соседская дочка пекла лепешки в тандыре: перебрасывала комки теста с руки на руку, сбрызгивала золотисто-желтые кружки водой, накалывала их иглой, а потом звонко пришлепывала к раскаленной стенке печи.
— Так люди говорят, — продолжала Айша ранее начатый разговор. — Такой, мол, человек Кадам.
— Какой человек-то? — спросил Кадам, пробуя острие клинка на ногте. Он спросил без любопытства, просто так.
— Да такой, — сказала Айша. — Не такой, как все. Добрый слишком. Не обижается ни на кого, не ругается… Ну, в общем, странный человек.
— Кто это говорит? — спросил Кадам, продолжая точить.
— Все, — объяснила Айша. — Все люди.
— Ну, верно, — согласился Кадам. — Каждый человек странный. А барс! А волк — тот совсем странный. Одну овцу унесет, а зарежет десяток. Зачем?.. Дерево тоже странное.
Воробьи склевали хлеб и теперь глядели на людей, словно бы прислушивались к их разговору. Птицы всегда смотрят на человека вопросительно, да и звери тоже.
— Дерево! — удивилась Айша, поднимая голову от тандыра.
— Потому что — красивое. Смотри! — Кадам указал рукой на молодое дерево посреди полянки. — Дерево — а красивое. Это хорошо, понимаешь? А люди бывают красивые — и плохие. Тоже странно.
— Они думают, что ты — не как все, — упрямо повторила Айша, — что у тебя голова больная. Они еще по-другому про тебя говорили, еще хуже… Они ведь ничего не знают!
— Пускай говорят, — сказал Кадам. — Каждый свое знает.
— А я тоже странная? — спросила Айша, помолчав. — Я вот не хочу быть странной — сама не знаю, почему.
— Ну, ладно, — сказал Кадам, усмехнувшись. — Тогда ты не странная. Ты хорошая. Хорошие редко бывают странными.
Поднявшись с камня, Кадам подошел к молодому дереву, придирчиво осмотрел, ощупал прямой ствол. Потом опустился на одно колено и начал рубить дерево кинжалом у самого корня. От точных, резких ударов слоистые щепки полетели веером. Дерево вздрагивало, будто спотыкалось.
Айша неслышно подошла сзади, глядела на Кадамову работу. Тяжелый нож с хряском врубался в нежную плоть ствола. Обойдя Кадама, Айша крепко вцепилась в ствол руками. Ногти ее побелели. Дерево билось в ее руках; она держала его намертво, как держат закалываемое животное. Она, не рассуждая, хотела быть причастной делу Кадама. Дрожь дерева передавалась ее рукам, ее телу.
Черный жук, как спелая виноградина, сорвался с кроны и шлепнулся на плечо Айши. Она, повернув голову, проследила за тем, как жук, цепко перебирая лапками, добрался до края плеча и улетел.
А дерево уже почти перестало биться. Рубить осталось чуть.
Тогда Айша отпустила ствол, опустилась на корточки. Сверху вниз по стволу, к земле, спускались муравьи. Один попал в каплю выступившей смолы, никак не мог выбраться.
Все население дерева спасалось бегством.
— Кадам! позвала Айша.
Кадам обернулся.
— Ты детей любишь? — спросила Айша. — Маленьких?
— Детей кто не любит! — сказал Кадам и ощупал проруб. — Звери тоже детей своих любят. Совсем как люди.
— А зверей любишь? — продолжала спрашивать Айша.
— Хм… — сказал Кадам. — Конечно.
— Что ж ты их убиваешь?
— Каждый своим делом занят, — сказал Кадам серьезно. — Я — охочусь! Охотник убивает зверя. Бывает наоборот. Это справедливо.
— Так у тебя ружье, нож, — неуверенно возразила Айша.
— У зверей зубы, когти, — объяснил Кадам. — Зверь сильнее человека. У Рахмета было ружье, а барс убил его… Принеси кетмень!
Кадам свалил дерево и теперь очищал ствол от тонких сучьев. Айша подошла, прижимая кетмень без черенка двумя руками к груди.
— Кадам! — снова позвала Айша. — А ты во Фрунзе был?
— Нет, — сказал Кадам, продолжая обрубать.
— А в Москве?
— Ты хочешь в город? — спросил Кадам, откладывая кинжал.
— Нет-нет! — торопливо сказала Айша. — Только посмотреть…
— На будущий год поедем, — сказал Кадам. — Дом вот построим…
— У тебя будет хороший дом, — сказала Айша. — Большой.
— У меня? — переспросил Кадам. — У нас… Айша!
Опустив голову, Айша медленно подошла к Кадаму. Она словно бы и не хотела идти, она хотела бы пройти мимо — но что-то властно притягивало ее к охотнику, и вот она стоит перед ним.
Кадам забрал у нее кетмень, бросил на землю. Взял за руки двумя своими и притянул, приблизил к себе. Теперь они стояли вплотную друг к другу. Кадам наклонил голову и, зажмурив глаза, как бы запоминая надолго, навсегда, вдохнул запах волос соседской дочки. Еще вдохнул. И еще раз, глубоко.
Отпустив ее руки, он повернулся и, проходя мимо мазанки, поднял с земли второй кетмень и лопату.
— Пошли, — сказал Кадам. — Кетмень возьми. И черенок!
— Черенок? — Айша взглянула вопросительно. — Так он же без черенка.
— Ну, дерево это, — уточнил Кадам. — Палку.
Айша подняла ствол срубленного дерева и пошла сквозь заросли вслед за Кадамом — к развалинам дома его отца.
И они разбирали развалины саманных стен, и отгребали мусор, а кирпичи, пригодные еще для дела, складывали в сторонке.
И разровняли, утрамбовали площадку для строительства, и по сторонам ее вкопали четыре краеугольных камня.
И яму вырыли, круглую яму для добычи глины на кирпичи. И, опустившись в ту яму, смешивали босыми ногами глину с толченым кизяком — медленно, равномерно поднимали ноги, а потом опускали их, словно бы шагали на месте.
И жидкий саман наливали в деревянные формы, и ждали, когда он затвердеет, а потом раскладывали сырые кирпичи на солнце для просушки.
И жили они во времянке, на опушке кустарника, и стала женщиной Айша, и затяжелела. И Кадам, отец нерожденного еще на свет существа, ждал его прихода с радостью и тревогой.