Страница 47 из 52
Больно было всем, даже тем, кто мало меня знал.
Варин смотрел украдкой: сочувственно, сжимая челюсти от безысходности. А в перерыв приносил кофе, улыбался и шутил.
Лариан разобрался с семьёй, сделал предложение Ранире, но они не могли так быстро пожениться, как хотели бы. Какие-то там змеиные законы, то есть василисковые. Зато оба решили окружить меня вниманием.
Дэн показал мне мир. Таким, каким его видит он сам.
Я смогла наблюдать багряные рассветы и яркие закаты, полотно звёзд на светлой половине и море…
Много-много скал и море: такое бескрайнее, глубокое от самого берега и тёмное. Одного взгляда достаточно, чтобы понять, насколько оно опасно и кто, собственно, Властелин мира.
Показал любимые места. Раскидистое дерево в поле, где он, оказывается, читает летом…
Лето… которое я никогда не увижу.
Крышу дома, с которой открывается особенно красивый вид на его мир.
Дьявол поделился всем, что у него было, не жалея для меня ни кусочка. Души.
С каждым днём мы сливались воедино всё сильнее, уже стало сложно разобрать кто-где: где начинаются его мысли и заканчиваются мои.
Одни идеи, одни убеждения, взгляды, надежды…
Хотела ли я домой? Черта с два я хотела домой! Самой себе, сидя на кафельной плитке в ванной, я давно призналась, что будь у меня возможность, я бы не задумываясь оставила «свой» мир навсегда. И даже такой сильный фактор, как потеря матери, не смог бы меня остановить. Я бы бросила её, оставила, поступила бы, как настоящая эгоистка: ради собственного счастья.
Осознание этого съедало меня изнутри. Мне было мерзко и противно от самой себя, от своего бесстыдства…
А потом я начинала думать: мне дали такую возможность, но я ей не воспользовалась. Я выбрала мать. Женщину, что дала мне жизнь. Я вернулась к ней, чтобы не быть эгоисткой, чтобы она не страдала…
Тогда встает вопрос: а как же Даниэль? Не эгоистично ли это по отношению к нему? А как же моё собственное счастье? Моя семья? Всю жизнь прожить с мамой, чтобы она была счастлива? Не эгоистично ли это с её стороны?
Куда ни плюнь, кругом одни эгоисты, просто замкнутый круг какой-то…
Думаю, если бы мама знала, через какие душевные муки я прошла за эти гребанные пять месяцев!.. она бы сама меня отпустила. Собрала бы мне узелок в дорогу и отпустила с богом. Ведь счастья собственных детей превыше всего. Она знала бы, что мне хорошо, и сама была бы от этого счастлива.
В последний день, а мы точно знали, что он – последний, провожать меня пришли всем адом. Ну, не всем, конечно, но большей его частью.
Мне устроили прощальный салют и ламбаду на площади теперь уже одного, целого мира. Сложно было веселиться, зная, что в последний раз, но я танцевала и даже смеялась. Крутила чертякам хвосты, привычно шутила и много улыбалась.
Дьявол кружил рядом, находясь в напряжённом состоянии. Он напоминал часовой механизм, готовый сломаться в любую секунду. На него было жалко смотреть. Не только мне. А мужчина уже и не прятался. Он был бледен: взгляд опустел, стал стеклянным и безжизненным. Это зрелище разрывало мне сердце, но я ничего не могла изменить. Моё пребывание в этом мире подходило к концу.
После праздника, обнимашек и целовашек, моря слёз, напутствий и пожеланий мы вернулись с Дэном домой…
Молча разделись, так же молча легли в одну кровать…
Мы прижимались друг к другу, как в последний раз. Стрелки часов напряжённо тикали в полной тишине, щекоча наши нервы.
– Обещай, что встретимся? – молила я испуганным шёпотом, прижимаясь к колотящейся груди. Сердце дьявола норовило проломить грудную клетку.
– Обещай, что вспомнишь? – вторил мужчина, целуя меня в макушку. – Я люблю тебя, Рыжик! – сорвался болезненный полустон-полухрип.
Я дрожала всем телом, боясь хоть на секунду закрыть глаза. Мне так много хотелось сказать, поделиться своими эмоциями, чувствами, но говорить не требовалось, дьявол и так всё знал.
– Я вспомню. Непременно вспомню… ты только приди. Прошу… – последние слова потонули в тихом всхлипе, и я закусила губу, потому что выть хотелось в голос.
Дэн перевернул меня на спину и не дал захлебнуться слезами. Он целовал меня неистово! Как в первый и последний раз…
Выпивал меня до дна, губами собирая горечь и боль утраты…
Он не дал мне и секунды на размышления, не позволил утонуть в этих муках. Наполнил моё тело жаром, огнём желания. Остановил безумную карусель дурных мыслей. Позволил напиться счастья. Подарил улыбку моим губам…
Эта ночь стала самой трепетной ночью в моей жизни. Самой чувственной и преданной…
Стены этого дома навсегда запомнят наши тихие стоны прощания, наши тихие стоны любви…
***
Противный писк настойчиво проникал в мозг, а рядом что-то шумело и суетилось. Перед закрытыми глазами мелькали жёлтые огоньки. Может, меня похитило НЛО?
А почему мне так плохо вообще? Кто даст ответ?
Тело какое-то ватное. Слишком уж ватное – для обычного похмелья. Я ощущаю себя чересчур… пусто, что ли. А почему мне кто-то открывает веки и светит в глаз фонариком? У кого-то просто фонарик лишний, услужливо подсказывает мозг. И я понимаю, что жива. Раз сознание продолжает язвить даже в таком ватном, пустом и бездвижном состоянии – значит, жива.
– Рефлексы в норме, давление стабилизировалась. Сейчас поставим капельницу, а завтра уже можно попробовать бульон, но о твёрдой пище пока не может быть и речи, - строго говорил незнакомый голос. – Вера Ивановна! Ну что вы плачете? Ну всё же позади, радоваться надо.
– Я и радуюсь, – всхлипнула до боли знакомая по голосу женщина. Мои глаза всё ещё не желали открываться. Да я и не спешила. Уютная темнота не отпускала. И мне казалось, что стоит распахнуть глаза, как моя жизнь изменится, я непременно потеряю что-то важное. Эта мысль жужжала назойливой мухой на задней стенке коры моего головного мозга. Если он, конечно, остался.
– Мозговая деятельность пришла в норму, сдадим анализы, сделаем МРТ… – успокаивал, видимо, врач. Значит, мозг всё-таки есть. Радует. Ты не так безнадежна, Алёна.
Я попыталась пошевелить пальцами: адская боль пронзила всё тело, а с этой мыслью почему-то ещё и сердце. Муха зажужжала громче…
Мне вдруг стало страшно. Страшно открыть глаза, словно произошло что-то ужасное, о чём я пока не знаю. Почему рядом врач? Почему мама плачет? Мама ведь? Мама…
Почему я сама хочу плакать? Очень хочу. Внутри такая свистящая пустота, что уши закладывает. Может, мне удалили все внутренние органы?
– Доченька! Миленькая! Очнулась, – причитала мама, целуя мою руку. Горячие и влажные от слёз губы вызывали странные ощущения. Кожа словно заново училась воспринимать прикосновения.
– Успокойтесь, Вера Ивановна, – обречённо вздохнул врач. – Алёне нужен покой, скоро она полностью придёт в себя.
– В-сё… хо-ро-шо… – смогла прошелестеть одними губами, с ужасом не узнав свой голос. Это я говорю? Что со мной сделали? Превратили в Гену? Чебурашку? Ещё хуже? Кончиту Вурст, и у меня теперь борода?
Рыдания окончательно сокрушили бедную женщину, и она уронила голову рядом со мной. Наверное, действительно со мной произошло что-то ужасное…
***
Через пару дней я узнала много нового о себе.
Это было так странно…
Странно слушать об аварии, о коме, в которой провалялась полгода. Странно смотреть в счастливые глаза матери, а свои, в отражении круглого зеркала, видеть такими несчастными. Словно и глаза не мои. Чужие. Какой-то другой Алёны. Что с ними стало? Почему в них столько тихой печали?
Не чувствуя вкуса и как-то совсем уж вяло для человека, вернувшегося с «того света», ела предложенные бульоны, слушала «последние новости» и почти не язвила. Так, иногда. Даже шутки получались какие-то неестественные.
«Это всё слабость. Пройдет», – успокаивала мама и брала меня за руку.
А я смотрела на её тёплые короткие пальцы бухгалтера и думала: почему ничего не чувствую? Где радость, где долбанное счастье? Я ведь жива. Я в этом мире, а не… и на этой мысли я всегда спотыкалась, а грудь начинала болезненно ныть.