Страница 84 из 88
Их встреча в Праге была неожиданной и особенно радостной. Оля думала, он в Берлине, а Максим с танками Конева раньше ее оказался в Праге.
Последние недели войны Максим провел в бесконечных разъездах и был полон самых необычайных впечатлений. Пришлось объездить чуть не весь фронт. Ему по счастливилось попасть во Францию, побывать в Париже. Затем увидеть встречу американских и советских войск на Эльбе, участвовать в штурме Берлина, своими глазами видеть его падение, всю капитуляцию фашистского рейха. Его рассказам не было конца, а ненасытная Оля все расспрашивала и расспрашивала, хоть не пропустила ни одной статьи Максима в газете.
За столом никто не скучал, и живой непринужденный разговор не смолкал ни на минуту. В больших кружках, услужливо поданных официантами, слабо пенилась пресная брага. Пражский отель «Алькрон» — один из лучших, но и в его ресторане буфет совершенно пуст. Хорошо, предусмотрительный Юров захватил с собой и закуски, и золотистого токайского, и русской горькой, так что есть чем угостить чешских друзей.
— Перестань, Власта, — заступался Вилем за Евжена. — Рассказала б лучше о своем Пльзне, — напомнил он, взглядом приглашая сестру поделиться впечатлениями о городе, где обосновались американцы. — Как они хозяйничают там?
— А ну их! — раздраженно отмахнулась девушка. — Ждем — не дождемся, как их только ветер унесет.
— Что так, пани Власта? — даже оторопел Йозеф Вайда.
— Хуже нацистов! — повернулась девушка к пражскому повстанцу. — Те хоть друзьями не притворялись: раса господ и все! А эти — ханжа на ханже! Я не о солдатах, конечно, — о комендантах.
— Ну и ну! — весь подался вперед Йозеф, но рассказу девушки помешал громкий стук в дверь.
— Войдите, — с неудовольствием обернулся Жаров.
В комнату бесцеремонно ввалились четверо с бутылками виски в руках, все в форме офицеров иностранной армии. Двое из вошедших, как и многие янки, шумливы и развязны. Третий более скромен и сдержан, а четвертый оказался чопорным англичанином. Все они разом заговорили на ломаном немецком, и понять их почти невозможно.
— Разве господа офицеры не владеют своим языком? — обратился к ним Березин на чистом английском.
— О'кэй! — немало подивились вошедшие звукам родной речи.
Приехав из Пльзня и Моста, они остановились здесь же в гостинице. Гости просили разрешения побыть в компании русских и чешских офицеров. Все знакомства американцы начинают с тоста, и они наперебой предлагали виски. Понюхав из налитой рюмки, Юров брезгливо поморщился.
— Чистый сырец! — скривил он губы. — Нальем лучше русской.
Двух из американцев Максим узнал сразу. Это же его парижские знакомые. Вот встреча! Но американцы, видимо, не помнили и ничем не выдавали своего знакомства с Якоревым. Молодой офицер тоже молчал до поры до времени.
Березин поднял бокал за победу, за дружбу между народами, за всех, кто честно боролся против фашистской Германии. После тоста общая беседа стала совсем непринужденной, и весь разговор шел больше по-английски, а Березин вольно-невольно превратился в самого активного собеседника и переводчика. Причем, когда говорила Власта, ее с чешского на русский переводил Вилем или Евжен, а с русского на английский уже Березин.
Старшим из англосаксов по возрасту и по чину был майор Уилби: высокий грузный мужчина с лысой головой и крупным мясистым лицом. Человек бурного действия, он почти не сидел в кресле, а все время метался по комнате. Он явно раздражен и раздосадован, хотя всячески пытался скрыть это и сдержать свои чувства. Усевшись, наконец, в кресло, он начал доказывать Березину, что истинная справедливость принадлежит не массам, а лишь избранным и сильным личностям, способным руководить массами и подчинять их своей воле. Березин долго и убежденно возражал. Он говорил о силе масс, выигравших эту войну, об их могуществе и стойкости, о массовом героизме советских людей, о коммунистической партии, воля которой объединяет миллионы, организует и направляет их.
Откинувшись в кресле, Уилби криво усмехался.
— Нет, нет, — качал он головой, — я не верю в массы: это конгломерат из песка и камня, просто конгломерат. Дайте этой массе хозяина, и она сила. Кнут в его руках — оружие самое незаменимое. Да, кнут.
— Однако вся история опровергает вашу мысль, — парировал Березин.
— История, что кокотка, она не постоянна, — и Унлби извинительно взглянул на Олю и Власту, отошедших к окну.
— История — из тех видов оружия, — с философическим спокойствием доказывал Березин, — пренебрегать которым весьма опасно.
— Оставим историю, господа, — потирая лоб рукою, лавировал Уилби. — Даже самая организованная масса не идет к цели одной дорогой. Сколько единиц в ней, — столько и направлений.
— Истинно так! — поддакнул вдруг молчаливый англичанин, плотоядно облизывая сухие губы. Сутулый, жилистый, длиннорукий, он мало подвижен и несловоохотлив. У него маленькая голова с костистой физиономией, на которой прежде всего замечаешь чопорно надутые губы.
— Нет, мистер Джон Роу, неправда, абсурд! — повернулся к нему Березин. — Жизнь всем опровергает это.
— Скорее она подтверждает, — упорствовал Уилби, бесцеремонно перебив начавшего что-то говорить англичанина. — Возьмите пулемет, отличный современный пулемет. Поставьте обычную стрелковую мишень с черным яблочком посредине. Ну, выпустите сто, двести, тысячу пуль. Это ли не организованная и целеустремленная масса! Но подойдите к цели. Если вы даже прекрасный стрелок, очень немногие пули окажутся в яблочке. Очень немногие! Что поделать: закон рассеивания. Так и с людьми, с массами… Как ни направляй их, очень немногие достигнут цели, попадут в яблочко. Разве не так? — подавшись вперед, Уилби усмехался, блестя глазами. — Что можно возразить против истины?
— Да это же бред просто! — наклонившись к Жарову, негромко произнес Юров, как только Григорий перевел тираду американца.
— Какая тут истина, — спокойно возразил Березин, — если вся философия построена на ложных посылках. Нельзя же законы физики механически переносить на законы общественной жизни, а уж если рассуждать, используя ваш образ, зачем же брать столь мелкую цель? Возьмите большую, чтоб была она поистине велика. Тогда и закон рассеивания потеряет значение: ничто и никто не минует цели.
— Таких целей не существует.
— Есть, и много таких целей: дружба народов, их стремление к миру, весь труд на их благо; наконец, коммунизм — вот цель, мимо которой не может пройти человечество, как бы ни было велико временное расхождение путей, по которым оно движется вперед.
— Сложен путь, легко и заблудиться.
— Марксизм-ленинизм — верный компас. И не только компас, а самое верное оружие борьбы в руках народов.
— Пропаганда! — отмахнулся Уилби.
— А по-моему, крепко, — вмешался в разговор и лейтенант Мартин Ривер, коренастый блондин с твердым взглядом простых серых глаз. — Крепко и верно. У русских все построено на разуме, и все — для всех, а у нас — на игре страстей, и все — для немногих. Нет, я поддерживаю ваши мысли, — поднимаясь, обратился он к Березину. — Знаю, их одобрили б и все рабочие механического цеха в Нью-Йорке, где я до войны работал инженером. — Ваше здоровье! — и разом опрокинул в рот рюмку виски.
Четвертый из незваных гостей — лейтенант Френк Монти. Рыжий долговязый офицер из тех янки, про которых еще Горький писал, что у них прежде всего замечаешь зубы. Вначале он был шумен, а потом приутих и заскучал: разговоры его нисколько не интересуют. Но, улучив момент, он подошел к Жарову с Якоревым и молча потянул их к двери. Обернувшись, Максим перехватил недовольный и завистливый взгляд Уилби, которого в чем-то опередили. Френк провел офицеров в свою комнату, то и дело приговаривая по-немецки, видимо, привычное восклицание: «айн момент!» В комнате беспорядочно замусоренной окурками, консервными банками и обрывками бечевы и бумаги, гора чемоданов. Монти снял один из них и, расшаркиваясь, самодовольно открыл крышку: