Страница 10 из 14
А вот картинок, где девчата, сдуваемые ветром с земли, взлетают ногами вверх, не было ни одной, – не сочли кинооператоры нужным показывать зрителям правду, то, как это происходило на самом деле…
– Крепитесь, девчата, – со вздохом напутствовал Телятников девушек перед ручной буксировкой, – в сапоги набейте чего-нибудь, чтобы эта колбаска полуливерная не могла вас оторвать от земли… Разумеете?
– Так точно, товарищ сержант, – дружно отозвались на приказ Тоня Репина и заводила из новеньких, вдова майора Ксения Лазарева.
– Это хорошо, – добродушно хмыкнул в кулак Телятников, – значит, понимаете, что к чему, и осознаете важность задачи.
Последнее время Телятникова редко видели улыбающимся, раскованным, – раньше ему регулярно приходили письма из дома, где осталась больная жена с ребенком, сейчас был период тревожного затишья, – неужели что-то случилось? Вот бывший учитель и горбился, смолил самокрутки в раздумье и мольбе: дай Бог, чтобы с Екатериной Сергеевной, его дорогой хозяюшкой, все было в порядке, и с дочкой Катюшей тоже все было тип-топ…
Метеорологи дали вполне приличный прогноз – ни лютых морозов, ни метелей, ни сильных ветров, ни северных ураганных налетов, когда неожиданно рождается шквал, который старики из воздухоплавательного полка уважительно называют нордом и, отдавая дань его свирепости, подчеркивают: «Норд с большой буквы»…
Вначале надо было перетащить один аэростат, потом, с предварительной подготовкой, на которую Галямов отводил полтора часа, – второй.
Первый аэростат перегнали на новое место без всяких приключений, а вот в передислоцировании второго старший лейтенант, словно бы что-то почувствовав, решил поучаствовать сам.
Ася Трубачева, узнав об этом, усмехнулась грустно:
– Давно пора! Пусть узнает старлей Галямов, какой ценой нам достается воинское счастье, побывает в нашей шкуре. – Рот у нее горько пополз в сторону, задрожал обиженно, и Ася, обрезая саму себя, махнула рукой.
– Правильно, – поддержала ее Тоня, – пусть почувствует, как аэростаты ломают нам пальцы, выворачивают руки и одаряют четырехслойными мозолями…
Поскольку зима была на исходе, то дни здорово прибавили в долготе, света стало много больше, а вообще смерзшаяся усталая природа готова была уже умереть под натиском суровой зимы, но все же не умирала, держалась, – ожидала весны. Весны нужно было дождаться во что бы то ни стало.
В шестнадцать ноль-ноль аэростат повели на новое «место жительства». Повели, естественно, на руках, крепко держа веревки. Галямов, как старший по званию и должности, шел впереди, Телятников – замыкающим, а посередине, по обе стороны – девушки, которыми, как всегда, командовала Ася Трубачева.
Уже в дороге, когда находились в пути, но от бивака далеко не отошли, Галямов спросил у Аси:
– Трубачева, сколько времени потратили на проводку первого аэростата, случайно не засекли?
– Почему же не засекли, товарищ старший лейтенант, – засекли… Просчитали и теоретически, на бумаге, и проверили на практике. Теоретически выходило сорок две минуты, на практике – тридцать пять.
– Это без меня было тридцать пять, – старший лейтенант хмыкнул, – без моего участия… А со мной мы уложимся в тридцать минут. – Вел себя командир самоуверенно, сразу было видно, что не ходил по трудной тропе и не таскал за собою «воздушные колбасы» на жестких неувертливых веревках-спусках…
Хотела Ася поддеть старшего лейтенанта, но не стала – пусть думает, что он самый большой волшебник в мире.
Конечно, Галямов пошел бы быстрее, – он и шаги пытался делать больше, только аэростат не был к этому готов, он едва ли не отбрасывал торопливого человека назад, вообще норовил опрокинуть его на спину, старший лейтенант сопротивлялся, кричал громко:
– Навались, девушки, на этого обормота! Подумаешь, воздушный шарик на бечевке!
Складывалось впечатление, что старший лейтенант специально хотел накликать некую силу, способную рождать нехорошие сюрпризы, а потом свернуть этой силе, – скорее всего, нечистой, – голову набок. Увы, переоценивал свои возможности Галямов. Из легкости характера, некой природной веселости, склонности вольно плавать на поверхности, не забираясь в глубину и почти не рассматривая все происходящее изнутри, из-под какой-нибудь коряги, не анализируя события, старший лейтенант часто пребывал в безвоздушном пространстве, в верхнем слое – так он лучше себя чувствовал… Иногда у него случалось, что он не мог справиться даже с самим собой.
С другой стороны, фронт сильно меняет людей и, попади Галямов в какую-нибудь передрягу, да понюхай пороха по самую затычку, он мог выйти из этой давильни совершенно другим, даже внешне не похожим на себя.
Телятников, например, был хорошо знаком с этим законом трансформации – познакомился в окопах, Галямов же был знаком много меньше, только слышал о нем, но под воздействие его попасть не стремился, желал оставаться самим собою, а вот сейчас он сровнялся с сержантом, очутившись с ним на одной плоскости, в вареве общей судьбы.
Через десять минут старший лейтенант, окутавшись веселым парком, озабоченно скрипнул сапогами:
– Ну чего, девчата, не отдохнуть ли нам пару минут, а?
– Можно, – сказала Тоня Репина.
– Только, товарищ старший лейтенант, в рекордные полчаса мы не уложимся, – предупредила Ася.
– А мы после перекура наверстаем… Трусцой, трусцой – и время наше! В руках, словно птичка.
Наверстать не удалось, – ни трусцой, ни бегом, ни иноходью, ни планированием над землей, ничем – в небесах, в верхах далеких что-то заворчало тревожно, по-звериному, словно бы у кого-то невидимого, огромного никак не могла перевариться в желудке еда, на смену ворчанию пришел разбойный свист, резкий звук этот как ножом полоснул по пространству, это была команда: сверху свалилась огромная, очень тяжелая копна снега, сбила с ног сразу трех аэростатчиц. Галямов прокричал что-то невнятное – похоже, не знал, как действовать, ухватился покрепче за веревку, потянул что было силы к себе, но с аэростатом не справился, аэростату это вообще не понравилось…
Под его здоровенным брюхом что-то вспузырилось, хлопнуло, и веревку с такой силой потянуло из рук Галямова, что он заорал с бешенством, словно бы крик его мог быть услышан в облачной выси:
– Эй, наверху!
Аэростат отреагировал на этот крик новым рывком, еще более резким, невидимые потоки воздуха действовали на «воздушную колбасу» одуряюще, крутили гигантское перкалевое туловище как хотели, пытались вообще свернуть его в жгут…
Следом за Галямовым предупреждающе закричала Ася Трубачева. Колбаса слепо поволокла ее по снегу, Ася веревку не бросала, видела, как перед ней перебирает сапогами старший лейтенант, сипит что-то, пытается справиться с веревкой, но ничего у него не получается, иначе бы Галямов вел себя не так.
В горло Асе залетело что-то холодное – то ли кусок снега, то ли окаменевшая ледышка, от боли начало ломить не только горло, но и всю голову.
Краем глаза она засекла, как от веревки оторвалась Феня Непряхина, лишь недавно вернувшаяся из госпиталя и поставленная в наряд, хотя Галямов не должен был этого делать, – покатилась в сторону, поддуваемая внезапно появившимся ветром, прокричала что-то тонко, но тут же умолкла – ее накрыл плоский, темный, как непромокаемый ватин пласт снега, загнал крик обратно в горло.
Все, аэростат они не удержат, это уже ежу понятно – упустят… А это – разбирательство, трибунал и, вполне возможно, – срок в лагере совсем не солдатском. Ася стиснула зубы, подтягивая веревку к себе, заваливаясь спиной назад, на снег, в ушах у нее тревожно зазвенела кровь, защелкали звонко какие-то железные кузнечики, затренькали, пространство перед глазами сделалось красным.
Перебирающие ноги старшего лейтенанта вдруг поползли вверх, оторвались от земли, оказались над Асей. Галямов держался, не бросал веревку… Может быть, благодаря его действиям им удастся посадить аэростат?
Загнать бы его, Змея Горыныча, под какое-нибудь высокое ветвистое дерево, прикрутить веревками к стволу, но Змей Горыныч проявлял норов, совсем вышел из повиновения, хорошо еще, что сзади Телятников вместе с девчонками держал змеиный хвост, не выпускал пока из-под своего контроля.