Страница 13 из 20
«Древние уважаемые учреждения» в то время представляли собой коллегии, в которых никто ни за что по-настоящему не отвечал, находившиеся под руководством Сената – аморфного института, соединявшего законодательные, судебные и контролирующие функции. За Сенатом в свою очередь приглядывал генерал-прокурор, «государево око». Подобная система могла худо-бедно существовать, пока все главные решения принимал лично самодержец с фаворитами, но реформаторы желали установить систему упорядоченного, профессионального управления.
В феврале 1802 года Чарторыйский представил доклад о введении министерств – профильных ведомств с точно определенными обязанностями и ответственным руководителем-министром. Именно так к этому времени были организованы правительства всех европейских держав. Комитет министров (новое название российского правительства) подчинялся не Сенату, а непосредственно императору.
Доклад Чарторыйского был одобрен, доработан и 8 сентября 1802 года обнародован.
Государственные дела подразделялись на восемь направлений. Каждому соответствовало министерство: военное, морское, внутренних дел, иностранных дел, финансов, народного просвещения, юстиции и коммерции.
Министерства подразделялись на департаменты, департаменты – на отделения; отделения – на «столы». Каждая ячейка бюрократического механизма должна была ведать своей сферой деятельности.
Поскольку речь шла не о кулуарных беседах за закрытыми дверями, а о «лице» государства, Александр проявил сугубую осторожность в подборе первого состава министров. Его друзья не получили министерских портфелей, но заняли посты заместителей («товарищей») в тех ведомствах, которые должны были заняться основными реформами. Так, товарищем министра иностранных дел был назначен Чарторыйский, товарищем министра юстиции через некоторое время стал Новосильцев, товарищем министра просвещения – хоть и не член Негласного Комитета, но близкий царю человек, его бывший воспитатель М. Муравьев, и так далее. Только один портфель, самый важный – внутренних дел, был сразу дан «молодому реформатору» Кочубею, а его заместителем сделался Строганов. Объем работы у этой пары был колоссальный. Новое для России министерство ведало и промышленностью, и строительством, и губерниями, и государственным имуществом, и почтовой службой, и медициной, и продовольственным обеспечением, и много чем еще. «Товарищи» министров тоже входили в Комитет и играли в нем более важную роль, чем их номинальные начальники. К тому же положение «реформаторов» было прочным, а большинство первоначальных министров долго не продержались.
Апофеоз Александра I. Винсент Нойман
Одновременно с учреждением министерств вышел указ о новых обязанностях Сената. Он становился высшей судебной инстанцией и неким «верховным местом империи», которое вроде бы получало отчеты от министров и могло требовать от них объяснений, но фактически никакими властными полномочиями не обладало. Звание сенатора звучало почетно, им жаловали всяких заслуженных, но не слишком полезных вельмож, чтобы они не обижались и не уходили в оппозицию.
Новая структура управления отчасти устранила административный сумбур и сократила бумажную волокиту на центральном уровне. Что же касается провинциального управления, то здесь еще в екатерининские времена был наведен относительный порядок, поэтому особенных новшеств не появилось, если не считать таковыми высочайшие призывы к губернаторам не злоупотреблять властью, не принимать подарков и бережно расходовать казенные деньги. Как водится, было несколько показательных антикоррупционных расследований, на том дело и закончилось.
«Молодые реформаторы» начинали сверху, им пока было не до провинции.
Что удалось и что не удалось
С самой главной задачей правительственной деятельности – составлением свода разумных, эффективных законов, по которым сможет нормально работать государство и жить общество, правительство не справилось, да и не могло справиться. Александру и его помощникам представлялось, что вся проблема в разномастности и запутанности многочисленных актов, плохо согласованных между собой. Достаточно в этом хаосе разобраться, убрать лишнее, привести в соответствие здравое – и дело устроится.
Однако нагромождение противоречивых указов, законов и высочайших повелений прежних лет возникло неслучайно. Это один из основополагающих принципов «ордынской» системы: управлять не по раз и навсегда заведенным правилам, а постоянно корректировать их волею государя, который не должен и не может быть связан никакими законами, тем более установленными кем-то другим. Высочайшие постановления издавались применительно к текущей ситуации или даже просто по капризу монарха, без учета существующих правовых актов. Однако стоило только покуситься на эту прерогативу самодержавия, и оно сразу перестало бы быть самодержавием.
Создавая специальную комиссию по составлению законов, Александр указал ей, что «единый закон – начало и источник народного блаженства», однако народное блаженство вовсе не являлось целью той империи, которая сложилась в России. Собственно, всякая империя потому и империя (а не национальное государство), что стремится она не к процветанию своих граждан, а к величию.
Трудоспособный Новосильцев для того и был сделан товарищем министра юстиции, чтобы руководить работой этой исторической комиссии. Он добросовестно изучил всю массу существующих законодательных актов, систематически распределил их, попытался «озарить светом новой юриспруденции» и «здравым народным разумением», но из этого ничего не вышло. «Единого закона» так и не составилось. Чарторыйский сухо и лаконично пишет, что работа «ожидаемых плодов не принесла».
Немногое реализовалось и из планов «исподволь готовить умы» к решению крестьянского вопроса.
Александр собирался хотя бы отменить самую позорную, абсолютно рабовладельческую практику продавать людей «на вывод», то есть без земли, но в результате не решился даже на это. Ограничились запретом публиковать подобные объявления в газетах, тем самым давая понять, что торговать людьми неприлично. Назвать этот шаг историческим трудно.
В декабре 1801 года вышел указ, разрешавший покупать землю не только дворянам. Но на крепостных это право не распространялось, то есть разрыв между ними и другими сословиями еще больше увеличился.
Лишь в 1803 году, после долгих сомнений и опасений, вышло постановление, сделавшее очень робкий шажок в сторону освобождения помещичьих крестьян. Дворянам позволялось – при желании – отпускать крепостных на свободу с землей, за выкуп. Вольноотпущенники красиво именовались «вольными хлебопашцами».
Для Александра этот пробный камень был чем-то вроде «опроса общественного мнения» среди дворянства. В высочайшем указе говорилось: «…Утверждение таковое земель в собственность [бывших крепостных] может во многих случаях представить помещикам разные выгоды и есть полезное действие на ободрение земледелия и других частей государственного хозяйства …». Царь хотел проверить, многие ли пойдут по этому пути, регулярно запрашивал новые данные. А вдруг роковой вопрос разрешится сам собой, без всяких неприятностей для монархии?
Примечательно, что даже эта скромная инициатива принадлежала не правительству. Известный меценат и адепт Просвещения граф Сергей Румянцев захотел отпустить двести душ, но не знал, как оформить это действие юридически, поскольку не существовало прецедентов, и обратился к властям с соответствующим запросом. Реформаторы очень обрадовались такому поводу – возник «Указ о вольных хлебопашцах».
В 1804 году богатый воронежский помещик Андрей Петрово-Соловово на основании этого закона заключил сделку с 5 000 крестьян, которые выкупили у него личную свободу и по 6 десятин земли за полтора миллиона рублей (то есть 300 рублей с души) с выплатой в течение 19 лет. Но подобные случаи остались единичными. За все александровское царствование набралось только 160 передовых помещиков, согласившихся последовать этому примеру. Все вместе они отпустили на волю 47 тысяч душ, меньше половины процента от общего количества российских крепостных.
Нет, роковой вопрос сам собой не разрешился.