Пленник ее сердца

Чего не скажешь о предстоящем расставании с ней, Полиной. Он запрещал себе думать об этом неминуемом часе, и он знал, что если после ее отъезда не займет себя чем-то таким, что потребует от него полной самоотдачи, то может и с ума сойти от тоски.

– Хьюберт, передай мне один из тех апельсинов – позволь тебе помочь.

Спустя какое-то время Гриффин поздравил паренька с отличным выполнением задания и, покинув двор, заваленный апельсиновыми шкурками, отправился на поиски Полины.

Он нашел ее в лазарете. Какая умилительная сцена! Отремонтированные им часы занимали почетное место на каминной полке. На коврике перед очагом сидела Полина в компании малышей, облепивших ее, как котята кошку, и самая старшая из девочек читала им вслух сказку. Сердце его болезненно сжалось. Эта сцена воплощала в себе его мечты о счастье. Полина, дети, уют домашнего очага, сказка с хорошим концом – ничего этого у него никогда не будет. Никогда.

Он не хотел в нее влюбляться. Видит Бог, он, как мог, старался этого избежать. Но сейчас было уже поздно. И даже испытанный трюк, так часто выручавший его раньше, ему уже не по зубам: он не мог ни перед другими, ни перед собой притвориться, словно ничего не чувствует.

Грифф знал, что такое любовь, потому что любил свою дочь, а теперь полюбил Полину.

Гриффин молча стоял в дверях, боясь разбить хрустальную магию этой сцены, не зная, что сказать, если бы даже осмелился. Возможно, он бросился бы ей в ноги и стал умолять не покидать его, но опасался напугать детей: они неделями мучились бы от ночных кошмаров.

И потому он не двигался с места, балансируя на тонкой грани между светлой мечтой и беспросветным мраком одиночества, в котором ему предстоит жить до конца дней.

Но тут раздался душераздирающий крик младенца и столкнул его в мрачную бездну.

Полина обнимала двух малышей, которым было года по два. Бет как раз добралась до рассказа о драконе, что вырывал черные сердца когтистой лапой. Именно в тот момент, когда главная героиня приготовилась к решающему испытанию, и раздался этот вопль.

– А, это тот, которого недавно принесли, – заметила Бет. – Все время плачет – поскорее бы уж его в деревню отправили.

– Бедный мальчик, – сказала Полина. – Я и не знала, что ясли так близко.

Бет перевернула страницу.

– Как раз напротив.

Полина бросила взгляд на дверь…

«Нет, только не это!»

Он стоял там: высокий, стройный, безупречно элегантный, как всегда, но его лицо… Оно было белее бумаги. Одного взгляда ей хватило, чтобы понять: он на грани срыва.

– Мне пора, мои милые. Бет вам дочитает.

Дети захныкали, цепляясь за ее юбки:

– Вы к нам еще придете, мисс Симмз?

– Боюсь, что нет. Завтра вечером я уезжаю. У меня есть сестра, которая скучает по мне, как и я по ней. – Она робко улыбнулась Гриффину. – Может, его светлость к вам как-нибудь заглянет.

Из ясельного отделения опять донесся крик, и Гриффин болезненно скривился.

– Да, понимаю, – торопливо накинув на плечи шаль и подхватив чепец, проговорила Полина. – Мы уже уходим.

Она еле поспевала за ним.

До главных ворот оставалось всего несколько ярдов, когда Гриффин вдруг резко повернул к боковой калитке, выходящей в переулок, не в силах вновь оказаться в том месте, где женщина сунула ему в руки младенца.

Полина бросилась следом.

– Грифф, подождите! Не бросайте меня здесь одну.

– Карета у главного входа. Кучер отвезет вас домой.

– А вы? Вы куда?

Грифф неопределенно махнул рукой.

– Куда-нибудь. Мне надо прогуляться. Немного. Все пройдет, если я… – У него сорвался голос.

У нее заболело сердце от жалости. Может, ему и удавалось убегать от себя, от своего горя все эти месяцы, но исход этой гонки предопределен. И в выигрыше он не останется.

– Оставьте меня.

– Нет, не оставлю. Не в этот раз. Одна я отсюда не уеду.

Полина, увидев наемный экипаж, взмахнула рукой, а когда он подъехал, спросила у кучера:

– Как называется та церковь? Та, на другом конце Лондона?

Одетый в черное извозчик в недоумении пожал плечами.

– Вы о соборе Святого Петра?

– Да, о нем самом. Мы едем туда. – И она быстро забралась в экипаж, зная, что Гриффин не даст ей уехать одной.

– Я не хочу ехать в чертову церковь, – ворчливо заявил Грифф, усаживаясь напротив Полины в темноте и тесноте.

– И я тоже не хочу. Нам надо просто уехать подальше отсюда, не важно куда. Я знаю, что вам нужно время, но вы не должны оставаться один на один со своей бедой.

Грифф достал из нагрудного кармана фляжку и принялся отвинчивать крышку, но, увы, пальцы его не слушались. Досадливо выругавшись, он швырнул фляжку в угол, но Полина подняла ее, спокойно открыла и подала ему:

– Вот, пожалуйста.

– Вы должны меня оставить, – стиснув колени руками так, что побелели костяшки пальцев, сказал Грифф. – Я собой не владею и… могу сорваться.

Будто он действительно способен сделать ей больно!

– Я отстранюсь, – сказала Полина.

– Могу и заплакать.

– А я уже плачу. – Она промокнула глаза тыльной стороной ладони.

– Я… – Он наклонился, упираясь локтями в колени. – Господи, меня того и гляди стошнит.

– Вот, держите. – Полина протянула ему свой чепец.

Он в недоумении на него уставился.

– Право, он так уродлив, что его уже ничто не испортит.

Взгляды их встретились. В его глазах застыла боль.

– Ничто не заставит вас уйти?

– Нет.

– Проклятье, мисс Симмз! – Он отвернулся, зажав рот кулаком, словно пытался остановить неудержимый поток эмоций.

Но она чувствовала, что плотина уже дала трещину.

Полина подвинулась на сиденье так, что колени их соприкоснулись, и прошептала:

– Вам нечего бояться, когда я рядом. И нечего стыдиться. Что бы ни произошло здесь, в этом кебе, все останется между нами. Завтра я поеду домой. Никто ни о чем не узнает.

Беспомощно выругавшись, он обнял ее за бедра и, опустив голову к ней на колени, зарывшись лицом в юбки, наконец заплакал. Даже не заплакал, а застонал от боли и отчаяния. Гриффа сотрясали рыдания, и конвульсивно он до боли сжимал пальцами ее бедра.

Каждый волосок на ее теле встал дыбом. Он напугал ее. Лавина отчаяния свалилась на нее, и она боялась, что не выдержит, задохнется под этой черной лавиной, но сумела побороть желание вырваться из этих тисков. По-матерински Полина гладила его по вздрагивающей спине, по волосам. Ей хотелось сказать ему что-то успокаивающее, ласковое, но она подавила и это желание. Не было смысла уверять его в том, что она все понимает и что у него все будет хорошо, – это было бы ложью.

Он бормотал проклятия, уткнувшись лицом ей в колени, а Полина, обнимая его за трясущиеся плечи, целовала черную макушку.

Между тем карета везла их по тряским лондонским мостовым куда-то, где она никогда не была и куда никогда больше не поедет.

Полина и представить не могла, что можно так сильно любить свое дитя.

Успокоившись, Гриффин пересел к ней, и они еще долго молча сидели в обнимку, склонившись друг к другу головами, а потом Полина прошептала:

– Расскажите мне о ней. Расскажите все.

– Она была вот такой. – Он показал на руку от локтя до кончика среднего пальца. – С волосами цвета меди, которые вились колечками.

– Должно быть, она пошла в вас.

– У меня волосы черные.

– Но борода, если бы вы решили ее отпустить, была бы рыжей. – Она нежно погладила его по щеке. – Я заметила это в первый же день. У нее и глаза были такие же прекрасные, как у вас, такие же темные?

– Нет. Ее были серо-голубыми, но повитуха сказала, что со временем глаза у младенцев темнеют. – Он провел ладонью по лицу. – Она редко открывала глаза, когда я держал ее на руках. Не думаю, что она меня вообще видела.

– Она знала, что это вы. – Полина положила руку ему на грудь. – Она чувствовала сильные руки, ощущала ваш запах – такой приятный, хороший, добрый. Мне кажется, я никогда не уехала бы с вами, если бы не этот чудесный запах. Может, потому она и не открывала глаза, что ей было с вами покойно.