Страница 58 из 131
Казак оглянулся, словно советуясь с товарищами, можно ли ему поведать все.
- Да мы, браток, давно дома не были. А в Чигирине я отродясь не бывал. Крапивенский я. Карпом зовут. Но подстаростиху Матрену знаю, а как же. Ее все знают!.. Кажется, в Белую Русь переехала подстаростиха. Сказывали, что и замуж там вышла за своего старого приятеля еще с девичьих лет.
Эта весть, словно гром среди ясного неба, поразила Богдана. Карпо, смутившись, умолк.
6
В этом далеком, чужом краю никто не следил за временем, не считал не только дней, а даже лет, не надеясь на лучшее завтра. Объединялись, заводили дружбу уже после того, как покинули родные места и перешли границу, когда не страшны им были злые королевские жолнеры Речи Посполитой. В большинстве своем это были украинцы, жители Приднепровья и Подольщины, бежавшие от своих панов. Но среди них немало находилось и польских крестьян-тружеников, клейменных унизительным словом "хлоп"...
С Максимом Кривоносом и его ближайшими друзьями встретились еще тогда, когда он убежал от смертной казни и позора. Изгнанные из родной земли воины назвали себя лисовчиками, чтобы под этим именем объединиться на чужбине. Кривоноса считали талантливым полководцем, избрали его своим атаманом, уважали и повиновались ему.
Теперь шли они по чужим землям вместе с итальянскими волонтерами. Хотя знали итальянские и испанские песни, а пели все же свои. Не от радости пели изгнанники, а больше от тоски. Хоть песнями согревали сердца. Двигались, следуя за своими чужеземными друзьями по борьбе.
Иван Ганджа затягивал сегодня уже несколько песен, наконец запел мелодичную украинскую.
- Все люди как люди, а ты, Иван, изгнанник, Иван проклятый, как тот Марко... Хотя бы казак с именем! А то - Иван-лисовчик. Эх, казаки, мамины сыночки.
Гадай, гадай, моя маты,
Звидкы сына выглядаты.
А то чэкай витра з моря
Йому поплач, нэнько, з горя!
Гэ-эй, гэй, з моря вистку зажадай,
Пишов твий сын за Дунай!..
И несколько десятков охрипших в походе голосов дружно подхватили:
Гэ-эй, гэй... з горэм пишов за Дунай!
Итальянские волонтеры окружили казаков. Они тоже любили песни. Не понимая слов, волонтеры подхватили могучее "гэ-эй, гэй!..". Только эхо разносилось в желтеющем осеннем лесу приморья. Эта песня, как и их военная судьба, сближала казаков с волонтерами и скрепляла их дружбу. Волонтеры возвращаются на родину, но встретит ли она их, как мать? Ведь она тоже покорена испанскими захватчиками...
Эта песня оказала большую услугу и обездоленным путникам-беглецам. Назрулла слышал ее еще на Днепре. Она нравилась ему больше всех песен мира. И вдруг в лесах и горах Италии он услышал голос запорожских казаков.
- Казаки поют! - воскликнул Назрулла, обращаясь к своим попутчикам сыну и отцу Парчевичам.
Они едва передвигали ноги, поглядывая на затянутое тучами небо, стараясь по солнцу определить направление. От голода и долгих скитаний беглецы обессилели и душой и телом. Вначале они поочередно ехали на осле, которого раздобыли еще на Дунае. А потом Назрулла уступал свою очередь младшему Парчевичу. Когда изнуренный старый ишак отказался тронуться с места, они бросили его на лесной поляне, где росла сочная трава, а сами пошли пешком.
Эхо казацкой песни неожиданно донеслось к ним, когда они стояли и решали, куда идти дальше. Это их удивило. Неужели они сбились с пути и вышли в места, где турки воюют с казаками? Но ведь песня, а не выстрелы, разносится по лесу. Назрулла почувствовал в этой песне спасение.
Стали прислушиваться, часто меняли направление. Теперь они уже не придерживались лесных дорог и троп: казацкая песня служила им ориентиром.
А лес кишел волонтерами. Измученные путники испугались, когда увидели их. Но и волонтеры не обрадовались, заметив Назруллу в янычарском мундире. Один из них даже схватился за саблю. Правда, он сразу и охладел. Странно, откуда в этих краях мог появиться настоящий янычар?
Второй волонтер с размаху чуть было не огрел нагайкой Назруллу, но тот успел отскочить в сторону.
- Турок, турок!.. - закричали волонтеры от неожиданности.
Из-за кустов показались сын и отец Парчевичи, которые едва держались на ногах. Младший Парчевич заговорил с волонтерами на латинском языке, вставляя и итальянские слова. Только сейчас волонтеры обратили внимание на то, в какой изодранной одежде и какими изможденными были турок и эти двое. Лес и непогода делали свое дело, а голод и переживания - свое.
- Что это, не мерещится ли нам? - удивился Назрулла. - Ведь мы слышали казацкую песню. Неужели и волонтеры научились ее петь?..
Люди плохо понимали речь турка. Ему помогал объясняться младший Парчевич.
- Казаки, камрадос, тоже идут с нами в Италию, - с гордостью сообщил беглецам испанец-волонтер.
- А казацкая песня, - поторопился итальянец, - стала общей в нашем совместном военном походе.
Петра с отеческой заботой тотчас посадили на коня. Старый Парчевич, держась рукой за седло, шел рядом. А Назрулла, воодушевленный встречей и знакомой песней, стремился поскорее увидеться с казаками. Он не надеялся встретить кого-нибудь из знакомых. Но что-то роднило его с ними. Вспомнил турчанку-выкрестку, жену Нечая, и остро почувствовал свое одиночество.
- Казацкая, казацкая это песня. Старый полковник Нечай, Богдан Хмель-ака!.. - бормотал он.
Волонтеры хотя не знали турецкого языка, но сердцем понимали Назруллу. Сочувствовали ему, старались успокоить его, подбодрить. Один испанец поскакал на коне вперед, чтобы догнать казаков, сказать им про беглецов.
Кривоноса, Ганджу Назрулла узнал еще издали. Имен их, правда, не помнил.
- Казак, казак! - кричал он, подбегая к казакам. Как будто близких родных своих встретил после долгих странствий. А уж если тут этот храбрый казак с черными усами, друг Хмеля, так, может, и сам Богдан-ака здесь.
- Богдан, Богдан Хмель-ака! - снова воскликнул Назрулла, приветствуя Кривоноса.
- Ганджа-ака, пожалуйста, скажи им, что брат Назрулла три года стремился сюда...
Максим узнал турка. Соскочил с коня, поддержал споткнувшегося Назруллу.
- Так это же Назрулла! - воскликнул он.