Страница 39 из 131
Не слишком ли много он сказал Сагайдачному? Как воспримет все это слабый после ранения человек?
- Пану полковнику, вижу, очень плохо. Следовало ли мне отягощать вашу голову такими разговорами? Хотелось открыть душу, как родному.
- Продолжай, продолжай, юноша. Все говори, теперь уже можно. Душа юноши еще не истлела от грехов земного бытия... Когда-то молодой Хмельницкий, по воле господа бега, в искренней беседе со мной дал мне спасительный урок.
- Пан полковник говорит о сыне чигиринской подстаростихи? - поторопился спросить Лысенко.
- Да, про него. Недобрые воспоминания беспокоят меня в немочи. Только болезнь и толкает человека на исповедь, юноша, за свое греховное, высокомерное обхождение с матерью этого умного казака.
- А вы и не вспоминайте, уважаемый пан полковник, если они такие недобрые. Стоит ли забивать больную голову разными мыслями... - старался успокоить гетмана Юрко.
Сагайдачный тяжело вздохнул, приподнялся на локтях и выглянул из окошка кареты, как из карцера невольников.
- Кто из полковников остался в моей свите? Не рассказал бы ты мне? Я чувствую себя совсем одиноким в этой королевской карете...
Вовгур посмотрел в окошко в одну, затем в другую сторону. Наклонялся, присматриваясь, чтобы не ошибиться. А они, небритые, заросшие седой щетиной, печальные, с поникшими головами, ехали, покачиваясь в седлах. За старшинами следовали небольшие группы казаков и джуры.
- Насчитал пока что шесть полковников. Возглавляет их Подгурский. Мерзкая душа у него, прошу прощения.
- Шесть, говоришь, да и то мерзкие? Не очень чтят... Когда отправлялись в путь, было больше почета. Еще при жизни убегают от меня, как от прокаженного, прости, боже праведный. Всего шесть осталось, - пробормотал больной, опустив голову на грудь.
- Может, лекаря позвать? - забеспокоился Юрко.
- Француз сделал все, что мог по долгу службы, мой юноша. Я сам посоветовал ему отдохнуть в седле. При моем недуге лишь бог всемогущий сможет сделать больше этого француза. А что благостного и аз чинил ему, всеблагому... На поле брани молебны вооруженного священника не молитвы, скорее, какой-то французский фарс.
- Что, что? - переспросил Вовгур.
- Фарс. Лицедейство для развлечения праздных... Так, говоришь, пани Анастасия выехала встречать меня?
- Выехала в лаврской карете пани Анастасия. Но машталеры лошадей на хуторе подкармливают. Ну, я пошел. Мне надо спешить.
- Куда? Ведь ты успел встретить своего полковника. Все куда-то торопятся, оставляют меня одного...
Юноша смутился. Может, рассказать ему, почему и по каким делам спешит он навстречу казацким полкам? Да какой совет может дать больной? Теперь он уже не полковник и не советчик.
- Встретил, пан Петр, право, встретил. А помощи от меня никакой.
- Ты помогаешь своим юношеским словом, точно причастием непорочным. Мне так мало осталось жить. А я не знаю, как воспользоваться последними днями, чтобы как можно больше угодить богу.
- Не забивали бы вы, пан полковник, голову всякой всячиной. Вам о себе позаботиться надо, недуг пересилить. Э-эх, пан полковник! Преждевременно хотите вы изгнать душу свою из тела, отправить ее к богам. У вас такая жена, такая слава, да и деньги есть.
И юноша почувствовал, как больной полковник все сильнее сжимает его руку повыше локтя. Не прощается ли он навсегда? Юрко даже испугался, посмотрел в глаза Сагайдачному.
- Говори, говори, юноша. Как хорошо, что ты встретил меня. Одиноким остался я в этой королевской карете. Одинокий, без казачества, без надежды и просвета. А угодных богу дел так мизерно мало свершил я!..
- Да, это верно, пан Петр. На глазах у людей жил, возвышался. И одиноким остался. Какие люди, пап Петр! Надеялись, ждали и благословляли... Эти королевские одежды, словно деготь на ране, даже муху отгоняют. Вы нынче не казацкий полковник, а преданный слуга Короны. Наши люди ненавидят шляхтичей вместе с их иезуитом-королем, бегут от этой кареты с кровожадными орлами на гербах, как от чумы. Разве они под стать казацкому гетману? Только шесть полковников реестрового казачества остались в свите своего старшого... И то, очевидно, только до Киева. Не так бы надо казачьему атаману, слуге своего парода, возвращаться с победой.
- Осуждаешь меня, юноша?!
- Да разве я судия? Так люди говорят. Вы думаете о покаянии перед богом. Покаяние из поповских уст - лишь минутное утешение, самообман. Рыцарь, воин! В Ливонской войне им, шляхтичам, славу добывали. В Московии - свой же православный люд убивали. Может, и на целое поколение украинцев заслужили проклятие русского брата. Да и ныне: этим благим православным церковным делом подразнили короля вместе со шляхтой, словно пса через тын. А сами до сих пор еще не знаете, за что рисковали своей жизнью, сражаясь под Хотином...
- За победу над басурманами!
- В наши дни народ жаждет отомстить не только голомозым, но и польской шляхте. Месть и наука им на будущее! Чтобы не нападали, не глумились, не грабили и не уничтожали наших людей. Как тот же ясырь, будь он проклят навеки! Вот что надо было вам делать для украинского народа. А вы, пан Петр...
- Что же я? Отомстил, как мог...
- Вы, пан Петр, своим позапрошлогодним наказом, в угоду королю, даже хотели уничтожить казацкое звание. А для Речи Посполитой добивались побед. Вспомните Москву, Ливонию, да и Днестр... А сколько калек, сколько вдов, осиротевших детей, родителей! И все они проклинают вас, пан Петр. Да и ваша слава, добытая на несчастье и горе людей, позором покрыта...
- Как на суде у праведного слушаю тебя, хлопче. Боже всеблагий! Так говорит юноша. А что же народ!..
- Народ вам скажет то же самое, пан Петр. Разве я сам додумался бы до этого?.. С тем и прощайте. У вас еще есть время, чтобы покаяться у батюшки на Евангелии. Да узнают ли об этом люди, простят ли?
- У меня еще есть деньги!
- На свечку перед образами, пан Петр, да на колокольный перезвон! Деньги - что вода. А доля человеческая - это вечность. О ней вы забыли, верно служа королю и шляхте.
Вовгур стремительно открыл дверцу кареты и прыгнул в топкую грязь. Какой-то старшина подъехал на коне и, наклонившись в седле, закрыл дверцы кареты.