Страница 126 из 131
- Убили его? - спросил Богдан, хотя и узнал об этом еще в Бродах.
- Посекли на капусту и выбросили за стены крепости. Так он поступал с казаками.
- А где же теперь полковник Сулима и его казаки? - поторапливал Богдан.
За столом все умолкли. Не находилось смельчака, чтобы сказать самое страшное.
- Сулима замешкался в крепости, его перехватили реестровые казаки и окружили. А нас он уже отправил на Сечь. Сказал, догоню... Мы, ясно, пробились. Многие ушли на Запорожье. Разъехались и мы. А он...
- Да на воле Иван или... - вскочил потерявший терпение Богдан.
- Где там на воле, брат, если его окружили, - ответил Золотаренко. Около трех десятков храбрецов было с ним. А полк чигиринских реестровых казаков сам знаешь какой! Уговаривают сдаться, Адам Кисель в своем письме помилование обещает... А из Черкасс шляхтичи подбросили на помощь чигиринцам реестровцев.
- Из Бродов сам полковник Потоцкий ведет полки, - добавил Богдан, безнадежно махнув рукой.
- Потоцкий, этот палач украинского народа? Живут далеко, а к нашим Порогам... по нужде ходят, проклятые! Может, выкрасть Сулиму в этой суматохе? Я беру это на себя! - воскликнул Карпо.
- Вот и приехали к белоцерковским казакам, - перебил Карпа Гейчура. - К черкассцам тоже поскакали несколько наших запорожцев.
- Так, может, и мне поднять черниговцев? - воскликнул Золотаренко.
- На Дон, на Дон надо бы отправить Сулиму!.. - крикнул и Богдан. Рукой он усиленно тер лоб. Словно хотел сосредоточиться на одной очень важной мысли. Белоцерковцы, черкассцы, черниговцы... Почему же позорно ведут себя чигиринцы, заманивают казака в западню по наущению хитрого лиса Адама Киселя? Неужели ничего не осталось от тех традиций, идей, на которых воспитался и сам Иван Сулима? Замучили Бородавку, умер Жмайло, убили Нечая, спихнули и Острянина... А кто же остался, кто позаботится о спасении такого казака?
- Э-эх, Сулима, буйная головушка! Непоправимая беда нависла над тобой! Проклятия турок, благословение папы и песни кобзарей славят твою казацкую удаль! Только на Дон, только на Дон надо отправить его, чтобы спасти эту голову от секиры палача!..
20
Грозное известие о вступлении Франции в войну с иезуитской венской коалицией не обрадовало вольных казаков, воевавших на Рейне. Встревожились и местные народные партизаны, среди которых было немало беглецов из южных европейских стран. Уже на нижнем Рейне узнали они об объявлении графом Ришелье войны католическому союзу. Партизанам теперь нечего было и думать о мелких стычках с противником.
- Снова меняй хозяина, как хамелеон кожу! За кого же теперь, за чьи интересы будем сражаться мы, братья лисовчики? - обратился Максим Кривонос к лисовчикам, итальянским и французским гверильерос [партизанам (исп.)]. Что и говорить, разросся наш отряд! Но на этом и закончилась громкая военная слава гвериллас [партизанщины (исп.)]. К партизанам прислали еще полковника Жетье с большим отрядом правительственных французских войск. Настоящую большую войну затеял пан Ришелье.
- Что же делать нам, лисовчикам? Всего четырнадцать человек осталось нас в этом европейском отряде добровольцев. Вон куда, на Нижний Рейн забрались... - услышал Максим Кривонос как упрек себе. Ведь свыше двадцати лет шли за ним эти "смертники" с украинских и польских земель!
- Твоя правда, брат. Подсчитал ты правильно, из нескольких сотен остались единицы! Только четырнадцать: девять казаков и пять поляков... вздохнув, печально произнес Кривонос. - Но во всем нашем отряде сейчас свыше четырехсот человек! Не последнее место среди победителей у Ньердлинзи принадлежит и нам! Но вихрь войны, кажется мне, только поднимается. Погиб в бою шведский король Густав-Адольф, на искренность и благоразумие которого и мы возлагали надежды. А после его смерти иными становятся и шведы с их королевой. Они снова заключили союз с иезуитской Польшей, множат силы Христового воинства. Ах, как бы хотелось, чтобы это воинство поскорее нашло себе успокоение в могилах на степных просторах... А полковник Жетье не пожелал даже и поговорить с нами, с командирами отряда. Только Дарена пригласил для разговора. И, кажется, не советовался, а приказывал.
- Он по-дружески советовал всем нам объединиться в полку под его командованием, - оправдывался Дарен.
- А мы, итальянцы и испанцы, не согласны с этим высокомерным предложением Жетье. Давай, брат Перебейнос, снова вернемся в Лигурийские леса! - решительно произнес Сардоньо.
Кривонос не ожидал такой поддержки со стороны итальянцев. Теперь он воспрянул духом и радостно посмотрел на друзей. Он давно уже подумывал о том, как мало осталось в отряде лисовчиков. Обрывались его последние связи с родной землей. "Девять казаков и только пять поляков!.." - молниеносно мелькнула мысль. Но от природы суровое лицо его не выдало печали.
- Доконд пуйдземи? [Куда же идти? (польск.)] - как-то панически спросил поляк Якуб Ожешко.
- Кво вадис, доконд? [Куда, куда? (лат., польск.) - повторил и Максим. - Мир велик, друзья мои. Вместе сражались, сколько могли. Воинами... да что воинами! Рыцарями, кабальерос всей Европы стали мы, изгнанные из своей отчизны! Опозоренную шляхтой любовь к родине мы растратили в этой грызне европейских монархов... Во имя чего, ради чего мы должны воевать? Вон Голландия вырвалась из-под испанского ига, строит свою, свободную жизнь. Нет там ни королей, ни иезуитов!.. Осточертела война, ведущаяся неизвестно из-за чего. Граф Ришелье не скрывает намерений расширить границы своего государства, присоединив к себе Эльзас. Чего же хотят паны государственные деятели? На наших костях пробиться на Рейн, чтобы захватить земли так называемой Римской империи и на Верхнем Рейне. Думаю, хватит, братья! Душа жаждет мирного труда, настоящей человеческой свободы.
Повернулся и ушел. Не оглядывался, не выслушал, что скажут товарищи. Много лет странствуя по чужим землям, и каждый раз по новым, где люди боролись с неравенством, Максим Кривонос никогда не забывал о своем родном доме. Была у пего обсаженная вербами усадьба в селе Подгорцы. Была и девушка, уведенная шляхтичем в свою спальню...
"Вот так вся жизнь загублена шляхтичем!" - все чаще думал Максим в минуту отдыха. Поделился своими мыслями с друзьями, и легче стало на душе. Более двадцати лет терпит он лишения в изгнании, на чужбине, мечтая о возвращении в родное село. Хотя бы раз взглянуть на родную землю, услышать лепет ребенка и материнское слово - сынок...