Страница 25 из 28
Уезжая, я подарил ему «цымоданчик» со всем его содержимым… Солдат благодарил, но мялся…
— В чем дело, Харзюк?
— Да как же фонарик, ваше благородие, там ведь он… — и Харзюк кивнул на саквояж.
— И фонарик возьми себе.
Харзюк ничего не мог ответить от волнения; его лицо просияло, как солнце…
В этот день он был, действительно, счастлив…
«Невозможного нет»…
Наконец-то, выпал снег…
Наскучила распутица, надоели дороги, грязные, размякшие от дождей, утомились люди, вытаскивая на себе орудия и передки, когда даже шесть лошадей не в силах были этого сделать… И вот, наконец, выпал снег, закруглились в воздухе крупные белые хлопья, быстро побелели поля, хватило морозом за ночь, а на утро уже дорога стала твердой, хотя и неровной, грязь замерзла и по ней весело было шагать, притоптывая тяжелыми сапогами, а колеса артиллерии и обозов катились легко и без особого усилия со стороны лошадей…
Солдаты были рады русскому морозу, бодрящему и заставлявшему живее шевелиться…
— Ото, братцы, дело!.. Без зимы никак невозможно!.. Теперича немец, ежели он санями да полушубками не запасся, пропадет! Как есть пропадет!.. — перекликались солдаты.
За пригорком, в поле, шагах в пятистах, влево от дороги, располагалась деревня, давно покинутая жителями, половина ее сгорела, а другую половину каким-то чудом пощадил огонь. Покинутые дома чернели грустно и одиноко на светлом фоне холодного зимнего неба.
Здесь было решено сделать большой привал и покормить людей. Солдаты заволновались, составив ружья и сложив на землю амуницию, стали готовиться к обеду; доставали из-за голенищ деревянные ложки, вытирали их, в ожидании пока вскипит обед и начнут выдавать густые и жирные солдатские щи.
Офицеры расположились в стороне, на крыльце какой-то черной избы, и перед ними стоял такой же солдатский котелок с теми же щами: устроить себе какой-нибудь особенный обед уже давно было невозможно в этой, разоренной ураганом войны, местности.
Батальонный командир, когда обед кончился, когда отдали в роту опустевший котелок и денщики убрали ложки и остатки хлеба, отвел поручика в сторону и, взобравшись с ним на пологий, высокий ледник, указал ему далекую возвышенность, белевшую верстах в восьми на юге…
— Вы видите, поручик, этот холм? Дороги к нему нет, но можно пройти через поле, тем более, что теперь все болота позамерзли… Отсюда будет не больше десяти верст, но мне бы очень хотелось, чтобы эта господствующая возвышенность была занята нашими, и мы бы не рисковали увидеть на ней противника… Вы понимаете в чем дело?.. Я попрошу вас взять нашу полуроту и отправиться прямо через поле, вон через те кустарники, занять эту возвышенность и уже оттуда прислать ко мне ординарца… На пути вы, наверное, встретите речонку, — я забыл ее название, — но это неважно… Речонка неширокая, да к тому же и мост на ней цел, это я наверное знаю, немцы еще не успели там побывать… Так вот, значит, как люди немножко отдохнут, так и выступайте с Богом!..
Поручик откланялся и, взглянув еще раз на далекие белевшие холмы, спустился с ледника…
Через час уже они шли через широкое белое, твердое, промерзшее поле прямо к указанным батальонным командиром возвышенностям… Приходилось перебираться через канавы, перелезать через плетни и пробираться через жесткий, густой и колючий кустарник…
Болота подмерзли, они словно подернулись тонкой слюдой, но на вид такая хрупкая эта прозрачная пленка была тверда, как толстое зеркало, и люди шли по ней свободно, не боясь провалиться…
Скользя и хватаясь руками за колючие, жесткие кусты, солдаты спускались вниз с откоса к серой, как свинец, и холодной реке… Она была неширока, но удивленью и гневу поручика не было границ, когда он увидел, что вместо моста остались только обломки свай, а во всю ширину реки от берега и до берега шел, то крупными глыбами, то прозрачной колышащейся массой мелких кристаллов, лед…
— Вот тебе и мост, — сказал фельдфебель, тщательно осмотрев остатки свай около берега, — это уже не немцев работа!..
— Я совсем упустил из виду, что лед идет, и что льдом, конечно, снесло мост!.. Вот так оказия! — поручик в недоумении остановился около самой воды…
Фельдфебель еще раз прошелся вдоль берега, но ничего утешительного не сообщил:
— Так что, ваше благородие, ничего невозможно сделать, как есть весь мост разломало, ни единой дощечки не оставило… опять же и обход нельзя делать: теперича, если где и были мосты, так их льдом давно унесло.
Положение, действительно, было затруднительное. Поручик в раздумьи похаживал по берегу и искал выхода: возвышенность необходимо было занять — он понимал важность этого акта — ни на какие мосты нельзя было уже надеяться, оставался один способ, это переправа в брод, но, прежде чем решиться на это отчаянное средство, поручик несколько минут колебался, учитывая и холод ледяной воды, и идущий сплошной массой лед, и глубину довольно быстрой реки…
Это отчаянное решение подсказал ему случайно один из солдат, проворчавший, быть может, сам за себя, а, может быть, для своего соседа:
— Чего там канителиться, коли неважно — назад пойтить, а коли важно — так и ждать нечего, вали в брод и все тут… небось, не сахарные, не растаем!..
Случайно услышав эти слова, поручик решился: он скомандовал твердым голосом, словно он ни одной минуты не сомневался принять или не принять это решение, и, скомандовав, сам первый вошел в холодную воду, охватившую его неразрывным ледяным кольцом… Он оглянулся на одну минуту и, увидев, что за ним последовали все, что солдаты друг за другом спускались с берега в свинцовую реку, он уже больше не поворачивал головы, а шел прямо и смело, погружаясь все глубже и глубже и чувствуя убегающее под ногами дно… Это были страшные минуты: казалось, что вот-вот дно уйдет из-под ног, что потеряешь точку опоры и закружишься, понесешься вместе со льдинами в быстром течении; громадные льдины, напиравшие со всех сторон, грозили ежеминутно раздавить голову человека, одиноко торчавшую из воды, и стоило больших трудов оттолкнуть их от себя и требовало громадного внимания постоянно следить за их быстрым бегом…
Когда поручик выбрался на противоположный берег, его тело закостенело от холода, с одежды потоками лила вода и, стоя на прибрежном песку он глядел на поверхность реки, усеянную черными точками пробиравшихся между льдами солдат. Все существо его было полно одного страстного желания, одной мольбы ко Всевышнему, чтобы он сохранил этих людей, чтобы он дал им всем достигнуть песчаного откоса, над которым возвышалась заветная гора!.. С берега поручик видел как один низкорослый солдат захлебнулся посредине реки и исчез на минуту, на одно мгновение он чуть не потерял сознания от ужаса, от бессилия помочь ему, но тотчас же шедший позади громадный правофланговый бородач наклонился в воду и вытащил за воротник утопавшего… сделал он это просто, быстро и с деловитым спокойствием человека, совершающего свою привычную ежедневную работу.
И вот, наконец, они все выбрались на противоположный берег, отряхиваясь, как утки, и отфыркиваясь от набравшейся воды…
Чтобы согреться, они вместе с поручиком пробежали бегом полторы версты, отделявшие возвышенность от реки, и заняли ее в ту самую минуту, когда батальонный командир, задержав движение колонны, отыскивал в бинокль с беспокойством их темные силуэты!..
Черные точки солдат замелькали на белом фоне склона и подполковник, зная, что сейчас прискачет ординарец, облегченно вздохнул и приказал сделать маленький привал!..
В огне
Ранним утром, почти ночью, едва начало светлеть небо на востоке, приказано было снимать палатки. Около походных кухонь суетились солдаты с чайниками и котелками…
Вчера вечером, когда пили чай в отведенном для офицеров сарае, ротный командир, добродушный полный капитан, участник японской войны, пророческим тоном заметил:
— Завтра, наверно, будет бой…