Пора выбирать

Захар ожидал, что полицейский ударит или попытается схватить его, когда у него не получилось прорваться, но тот лишь раздосадованно махнул рукой и побежал в сторону, искать другое место, где повезёт больше. Захар видел лицо полицейского прямо перед собой, и удивился, что на нём не читалось злости или азарта, а только раздражение и усталость от всего этого фарса. У него было лицо человека, который никак не может воткнуть кабель в нужный разъём, или найти в связке подходящий ключ к дверному замку.

Полицейский не смотрел Захару в глаза, что придало тому уверенности в своей правоте. Полицейские боялись несогласных. У самого же Захара страх куда-то запропастился, голова опустела, и парень почувствовал себя легко, как во сне, когда можно делать всё, что угодно, и тебе за это ничего не будет.

Однако моральный подъём длился недолго. Полицейские опять использовали хитрую тактику. Пока часть из них пыталась прорваться с той стороны, где стоял Захар, ударные силы зашли с тыла, где толпа протестующих была менее скооперирована, и там прорвали оцепление, после чего всё-таки повязали ещё какое-то количество людей и потащили их в грузовики. В толпе на некоторое время воцарилась неразбериха. Где-то люди всё ещё были сцеплены, а где-то образовались лакуны. Автозаки, которые стояли возле площади, уже забитые до отказа, врубили мигалки и поспешно, будто с опаской, рванули с места.

Захар отметил, что прежде внушительная толпа заметно поредела. Кого-то забрали, кто-то предпочёл ретироваться, почувствовав, что дело пахнет жареным. Захар был даже немного удивлён, что до сих пор здесь. Он никогда не считал себя героем. Сначала среди оставшихся царило тревожное настроение. Гордеев опасался, что это были только цветочки, и вот-вот может подъехать фургон спецназа с дубинками, щитами и водомётами. Но время шло, и ничего не происходило. Митинг длился уже более двух часов. Только единичные полицейские, оставшиеся по краям площади, наблюдали, чтобы никто не нарушал общественный порядок. То есть занимались тем, чем они и должны были заниматься изначально. Видимо, их коллеги задержали самых активных, чтобы отчитаться начальству, что они среагировали на несанкционированный митинг, и на этом пока успокоились.

— Предлагаю совершить прогулку, — сказала одна активистка. — К Ленинскому ОВД, куда повезли наших задержанных.

Ленинский ОВД находился в пяти минутах ходьбы от Привокзальной площади. Наиболее инициативные быстро разнесли по толпе известие: «Идём на прогулку!» Захар не ожидал такого развития событий, потому что предполагал, что митинг будет до самого конца происходить на том месте, где был назначен. Большинство протестующих стали уходить с площади. Следуя за ними, Захар слишком поздно заметил мужчину, который стоял в стороне от основного потока людей, лицом к ним, и держал в руке камеру. Мужчина был неприметный, в тёмных очках, по возрасту примерно как отец Захара, с трёхдневной щетиной на подбородке. На журналиста не похож, никак себя не проявлял. При этом он так удачно стоял, что лица многих людей, в том числе Захара, скорее всего, засветились в кадре.

«ФСБ, — понял Захар. — Собирают компромат».

Протестующие внушительной колонной двинулись по улице к полицейскому отделению. Захар раньше видел это здание, когда гулял в центре города. Оно выглядело угрюмо, как морг. Экзальтированная толпа живо заполнила всё обозримое пространство напротив входа. Обалдевшие полицейские выходили наружу, выглядывали в окна, но не пытались кричать на собравшихся, а просто глазели, некоторые даже снимали на телефоны! Минут двадцать толпа стояла под окнами, требуя тотчас опустить задержанных, скандируя «Полиция, будь с народом!».

Захар стоял довольно близко, и теперь уже кричал вместе со всеми в полную силу, не для виду, переводя взгляд с одного полицейского лица на другое. Какие у них лица, он при всём желании не мог разглядеть, потому что страдал близорукостью в довольно серьёзной стадии, а очков на нём не было (побоялся надевать на митинг, чтобы не разбили). Но Захар невольно опасался, что сотрудники могли узнать его, так как мама работала судьёй (хотя на деле вероятность знакомства кого-то из этих полицейских с его мамой была практически нулевой, тем более что та специализировалась по гражданским делам, а не по уголовным). Тем не менее, опасение никак не влияло на поведение Захара.

Наконец, сам начальник отдела показался «на свет божий», и после некоторых препирательств и безуспешных просьб разойтись обещался, что все задержанные будут выпущены максимум через три часа, после составления протоколов. Обещание немного ослабило пыл протестующих. Собственно, такой срок и был регламентирован законом, не больше трёх часов. Несмотря на это, начальник соврал — когда срок уже давно истёк, задержанных только начали отпускать, по одному и с большим интервалом. Каждое появление одного из своих сегодняшних «героев» в проёме выхода толпа встречала радостными криками и овациями.

День стоял прохладный, весенний. На дворе был март, небо затянуто серым войлоком. Дело двигалось к вечеру, и постепенно холодало всё сильнее, а Гордеев оделся достаточно легко. Когда народу осталось меньше половины, Захар подумал, что в основной «программе» мероприятия он принял участие, и теперь может уходить. Но в паре метров от него стояла девушка, одетая совсем легко, в тоненькую кофту, и ждала, видимо, своего задержанного парня. Захар не представлял, как она ещё не превратилась в сосульку. Хорошо, кто-то догадался накинуть ей на плечи свою куртку.

Захар понял, что не сможет уйти хотя бы из солидарности с этой девушкой. Умом он не видел каких-либо оснований, чтобы остаться, тем более и задержанных начали уже выпускать, но что-то внутри не пускало его. И он начал ходить из стороны в сторону, тщетно пытаясь согреться, в буквальном смысле стуча зубами.

Несколько парней успели сбегать домой за гитарами. Усевшись на завалинку, они начали в четыре руки играть разные народные хиты — от «Всё идёт по плану» до «Неба славян». Сами они называли себя панками и анархистами и утверждали, что пришли сюда поиграть. Захар тоже встал рядом.

Какой-то мужчина средних лет, из толпы протестующих, подошёл и остановил музыкантов, попросив их перестать играть. Вожак анархистов ответил довольно резко, по-видимому, расстроенный тем, что ему помешали, между ними завязалась перепалка. Захар не вмешивался, отошёл подальше. Несколько человек поддержали музыканта, и мужчина вынужден был ретироваться. Компания заиграла снова, на этот раз, намеренно, ещё громче:

— Мама — анархия, папа — стакан портвейна!

Захар не то чтобы одобрял подобное поведение, но ему понравились задор и безбашенная энергетика, которая исходила от музыкантов.

— Здоро́во! — услышал Захар сбоку голос. — Меня Витька зовут.

Захар повернулся и увидел рядом парня, своего ровесника. С русыми, слегка вьющимися волосами, чистыми голубыми глазами, и капельками веснушек на щеках. Невысокое лёгкое телосложение. Обут он был в сине-жёлтые кроссовки, вызывающие ассоциацию с цветами украинского флага.

— Привет, — поздоровался Захар. — Очень приятно.

— Ты как сюда попал? В смысле, как оказался на митинге? — спросил новый знакомый.

— Ну, я изначально зарегистрир-ровался волонтёр-ром, — ответил Захар, пытаясь выговаривать слова членораздельно, что было не просто, так как от холода зубы едва не выскакивали изо рта. — И мне на почту прислали ссылку на фильм. Я его посмотрел, и там же, в конце, сообщалось про митинг.

— Ага, то есть ты наш сторонник, оппозиционер, — сказал Витька. — Молодец. Давай я добавлю тебя «Вконтакте».

Захар объяснил, как его найти «Вконтакте», включил мобильный интернет на телефоне, и, зайдя на свою страничку, увидел уведомление: «Виктор Постернак хочет добавить вас в друзья». Ответить на заявку он не успел — батарея накрылась от холода.

— Блин, телефон разрядился, — посетовал Захар. — Мама будет звонить — не дозвонится, начнёт волноваться. Но ты не переживай, я тебя потом добавлю в друзья, когда домой приду.