Страница 2 из 45
На краю волнолома врач уже укладывал сумку и одновременно разговаривал с комиссаром, невысоким седоватым мужчиной по фамилии Ларссон.
– Ну, пока что я могу сказать не очень много.
– Нам оставить ее лежать здесь?
– Об этом мне бы следовало скорее спросить у вас, – ответил врач.
– Вряд ли преступление совершено именно на этом месте.
– Хорошо, в таком случае пусть ее отвезут в морг. Я вам позвоню.
Врач закрыл сумку и ушел.
– Ольберг, – сказал комиссар, – проследи, чтобы перекрыли весь округ.
– Да, конечно.
Стоящий у маяка советник полиции не проронил ни слова. Он не имел привычки вмешиваться в расследование, пока оно еще находилось на начальной стадии. Однако по пути в город он сказал комиссару:
– Ужасные синяки.
– Гм.
– Будешь меня регулярно информировать.
Ларссон не сделал попытки даже кивнуть.
– Поручаешь расследование Ольбергу?
– Ольберг хороший работник.
– Да-да, конечно.
Разговор закончился.
Они приехали, вышли из машины и разошлись по своим кабинетам.
Советник полиции позвонил окружному начальнику в Линчёпинге.
– Я подожду, пока мы будем знать больше, – сказал окружной начальник.
У комиссара состоялся краткий разговор с Ольбергом.
– Прежде всего нужно выяснить, кто она такая.
– Да, – сказал Ольберг.
Он пошел в кабинет, позвонил пожарным и попросил дать ему двух аквалангистов. Потом прочел дело о краже со взломом в припортовом квартале. Ну, тут скоро все выяснится. Ольберг встал и пошел в дежурную комнату.
– Есть заявление о том, что кто-либо пропал без вести?
– Нет.
– А в розыске никто не числится?
– Никого, похожего на нее, нет.
Ольберг вернулся в кабинет и принялся ждать.
Через пятнадцать минут зазвонил телефон.
– Придется произвести вскрытие, – сказал врач.
– Ее задушили?
– Думаю, что да.
– Изнасиловали?
– Вероятно.
Врач минуту помолчал, потом добавил:
– Ну, так как?
Ольберг грыз ноготь на указательном пальце. Он думал об отпуске, который должен был начаться в пятницу, и еще о том, в какой восторг от всего этого придет его жена.
Врач неправильно истолковал его молчание.
– Вас это удивляет?
– Нет, – сказал Ольберг.
Он положил трубку и зашел за Ларссоном. Вместе они отправились к советнику полиции.
Через десять минут советник полиции обратился в окружное управление с официальной просьбой о проведении судебно-медицинской экспертизы. Управление связалось с государственным институтом судебной медицины. Прозектором оказался семидесятилетний профессор. Он приехал ночным поездом из Стокгольма, прекрасно выспавшийся и в отличном настроении. Вскрытие он проводил восемь часов, практически без перерывов.
Закончив работу, он дал предварительное заключение: «Смерть наступила в результате удушения. Половые органы серьезно повреждены. Сильное внутреннее кровотечение».
На письменном столе Ольберга начали понемногу накапливаться разные документы, связанные с расследованием этого дела. Все можно было выразить одной фразой: на дне канала возле шлюзов в Буренсхульте обнаружен труп женщины.
Ни в городе, ни в соседних полицейских округах не было зарегистрировано заявлений, что кто-то пропал без вести. Никто, соответствующий описанию мертвой женщины, в розыске не значился.
Было четверть шестого утра, шел дождь. Мартин Бек долго и тщательно чистил зубы, чтобы избавиться от свинцового привкуса во рту, и ему показалось, что это удается.
Потом он застегнул воротничок рубашки, повязал галстук и удрученно посмотрел на свое лицо в зеркало. Пожал плечами и вышел в холл, а оттуда направился в комнату, где бросил страстный взгляд на модель учебного парусника «Дания»[1], которую, пожалуй, даже чересчур долго собирал накануне вечером, и вошел в кухню.
Он ходил по квартире тихо, словно крадучись, отчасти по старой привычке, отчасти – чтобы не разбудить детей.
Уселся за кухонный стол.
– Газет еще нет?
– Почтальон никогда не приходит раньше шести, – ответила жена.
На дворе уже рассвело, однако небо было затянуто тучами, и в кухне царил полумрак. Жена не включила свет. Она говорила, что экономит.
Он открыл было рот, но так ничего и не сказал – разгорелась бы ссора, а для этого был неподходящий момент, ограничился тем, что тихонько барабанил пальцами по столу и смотрел на пустую чашку с орнаментом из синих розочек. На краю чашка была надколота, вниз тянулась рыжая трещина. Эта чашка провела с ними почти всю их супружескую жизнь. Больше десяти лет. Жена редко что-нибудь разбивает, и уж вовсе нет ничего, что нельзя было бы склеить. Самое удивительное, что дети тоже пошли в нее.
Неужели такие вещи передаются по наследству?
Жена сняла с плиты кофейник и налила кофе.
– Может, тебе хочется поесть?
Он перестал барабанить по столу, пил осторожно, маленькими глоточками. Сгорбившись, с подавленным видом сидел за столом.
– Тебе следовало бы немного поесть, – сказала она.
– Ты ведь знаешь, что утром я не могу есть.
– Но ты должен поесть, – продолжила она. – Особенно если учесть, какой у тебя желудок.
Он нащупал кончиками пальцев на своем лице несколько пропущенных волосков, которые не удалось сбрить; они были короткие и острые. Молча пил кофе.
– Я могла бы сделать хотя бы бутерброды, – сказала она.
Через пять минут он тихо поставил чашку, поднял глаза и посмотрел на свою жену.
На ней была нейлоновая ночная рубашка, а сверху – коричневый махровый халат. Она сидела, опершись локтями на стол и подперев ладонями подбородок. Его жена была блондинкой, со светлой кожей и круглыми, немного вытаращенными глазами. Брови она обычно красила, но за лето они выцвели и теперь были такими же светлыми, как и волосы. Она была старше его на пару лет, и, несмотря на то что в последнее время начала полнеть, кожа у нее на шее уже увяла.
Еще до того, как двенадцать лет назад у них родилась дочь, она ушла из мастерской какого-то архитектора, а потом у нее уже не появлялось желания снова устроиться на работу. Когда сын пошел в школу, Мартин Бек предложил ей найти работу на неполный день, однако она считала, что это невыгодно. Кроме того, ей нравился комфорт, и существование просто в качестве домохозяйки вполне ее устраивало.
Мартин Бек встал и задвинул под стол синюю табуретку. Он по-прежнему все делал бесшумно. Подошел к окну, за которым моросил дождь.
За автостоянкой под травянистым склоном тянулась автострада, блестящая и пустынная. В высотных домах на холме за станцией метро кое-где светились окна. В низком сером небе кружилось несколько чаек; кроме них, нигде не было ни души.
– Куда ты едешь? – спросила она.
– В Муталу.
– Надолго?
– Не знаю.
– Из-за той девушки?
– Да.
– Как ты думаешь, это займет много времени?
– Я знаю об этом столько же, сколько и ты. Не больше того, что было в газетах.
– А почему ты должен ехать поездом?
– Все уехали вчера. Я сначала вообще не должен был этим заниматься.
– Естественно, они обращаются с тобой как всегда.
Он глубоко вздохнул и посмотрел в окно. Казалось, дождь понемногу прекращается.
– Где ты будешь жить?
– В городской гостинице.
– А кто будет работать с тобой?
– Кольберг и Меландер. Я уже сказал тебе, что они уехали вчера.
– На автомобиле?
– Да.
– А тебе придется трястись во втором классе?
– Да.
Стоя к ней спиной, он слышал, как она встает и ополаскивает чашку с синими розочками и надколотым краем.
– Мне нужно на этой неделе заплатить за электричество и занятия ребенка верховой ездой в манеже.
– Может, тебе хватит денег?
– Ты прекрасно знаешь, что я не могу снимать с книжки.
– Да, я забыл.
Он вынул из кармана бумажник и открыл его. Вытащил банкноту в сто крон, посмотрел на нее, сунул обратно и вернул бумажник в карман.
1
«Дания» – учебный трехмачтовый парусник, спущенный на воду в 1932 году. Во время Второй мировой войны находился в территориальных водах США и служил тренировочным судном для американских моряков. Возглавлял парад кораблей на Всемирной выставке в Нью-Йорке в 1964 году. (Здесь и далее, кроме особо оговоренных случаев, – примеч. ред.)